Им подали на белой скатерти пустые тарелки, ножи, вилки, солонку-перечницу с горчичницей посередине, затем салфетки, а на закуску дали и поесть. Майор выпил стаканчик вермута и отправился с псом прогуляться в поле люцерны.

Оливье и Жаклин остались одни под деревьями.

- Так вы, значит, знали, что я еду в Каркассон? - спросил Оливье, глядя ей не в бровь, а в глаз.

- Нет, не знала, - ответила Жаклин. - Но я рада, что и вам туда.

Подавленный счастьем, Оливье задохнулся и стал дышать как человек, которого душат, для полного сходства недоставало лишь смеха палача.

Однако мало-помалу он взял себя в руки и снова поборол свою робость. Он слегка придвинул свою руку к руке Жаклин, которая сидела напротив него, и от этого сразу вырос в своих глазах на целых полголовы.

Под деревьями птички заливались, как собаки, и бросались крошками хлеба и мелкими камешками. Эта атмосфера всеобщего веселья постепенно опьяняла Оливье. Он снова спросил:

- Вы надолго в Каркассон?

- Думаю, на все каникулы, - ответила Жаклин с улыбкой более чем умопомрачительной.

Оливье еще ближе подвинул руку, и от пульсации крови в его артериях слегка задрожало золотистое вино в одном из бокалов, а, когда кровеносные сосуды вошли в резонанс со стеклянным, последний не выдержал и разбился.

Оливье снова помедлил и, набравшись духа, продолжал расспросы:

- Вы едете к родственникам?

- Нет, - ответила Жаклин, - я останавливаюсь в привокзальном отеле "Альбигоец".

Оказывается, волосы у нее были вовсе не такие темные, особенно в лучах света, как сейчас, а крохотные веснушки на руках, загорелых от частого пребывания на воздухе (от этого еще не то бывает), будили воображение, и Оливье покраснел.

Затем, собрав все свое мужество, он зажал его в левый кулак, а свободной рукой накрыл ближайшую к нему руку Жаклин. Какую именно, он не разглядел, поскольку она вся скрылась под его ладонью.

Сердце Оливье громко стучало, и он спросил: "Кто там?" - но сам заметил свою ошибку. Жаклин руки не отняла.

И тогда разом распустились все цветы, и чудесная музыка разнеслась вокруг. Это Майор напевал Девятую симфонию в сопровождении хора и оркестра. Он пришел их известить, что ремонт окончен и можно ехать.

III

Они миновали Клермон и теперь ехали между двумя рядами цветущих электрических столбов, которые заполняли воздух чудесным ароматом озона. За Клермоном Оливье тщательно нацелился на Орильяк. Теперь он мог уже не менять траекторию движения. А поскольку ему больше не надо было держать руль, то он снова завладел рукой Жаклин.

Майор с наслаждением вдыхал нежный аромат столбов, держа нос по ветру, а пса на коленях. Он напевал грустный блюз, пытаясь при этом высчитать, сколько дней он сможет прожить в Каркассоне на двадцать два франка. Нужно было поделить двадцать два на четыреста шестьдесят, от такого усилия у него разболелась голова, и он махнул рукой на результат, решив попросту прожить месяц в лучшем отеле.

Тот же самый ветер, который щекотал ноздри Майора, развевал локоны Жаклин и охлаждал пылающие от волнения виски Оливье. Отводя глаза от зеркальца, он видел рядом со своей правой ногой прелестные туфельки Жаклин из кожи еще живой ящерицы, с золотой застежкой, которая стягивала ей рот, чтобы не было слышно писка. Изысканный контур ее икр золотисто-янтарного цвета четко выделялся на фоне светлой кожаной обивки переднего сиденья. Пора было бы заменить кожу, она разорвалась в клочки, так как Жаклин то и дело ерзала, но Оливье это совершенно не огорчало, ведь лохмотья - это память о ней.

Дороге теперь приходилось много работать над собой, чтобы держаться прямо под колесами машины. Оливье так точно нацелился на Орильяк при выезде из Клермона, что свернуть в сторону было абсолютно невозможно. При малейшем отклонении от заданного направления руль поворачивался на несколько градусов и принуждал дорогу возвращаться в нужное положение ценой судорожных усилий. Она вернулась на свое место лишь поздно ночью, успев к тому времени довольно сильно растянуться и вызвать немало столкновений.

Они проехали Орильяк, потом Родез, и вот взорам трех путешественников открылись наконец холмы знойной Оверни. На картах это место именуется Лангедок, но геологи не могут ошибаться. За Орильяком Оливье и Жаклин пересели назад, а Майор с псом взялись вести машину. Майор одним поворотом разводного ключа вернул зеркальце в нормальное положение. Теперь он мог всецело отдаться изучению пройденного пути.

Холмы знойной Оверни исчезли как раз в ту минуту, когда стало темно, но тут же появились снова: пес включил фары.

За час до Каркассона было только двенадцать, но когда они въехали в город, опять был час. Номера для Жаклин и Оливье были забронированы давно, а Майор, сопровождаемый псом, нашел себе пристанище в постели одной из горничных отеля, а затем и в ней самой, да так и остался там, пригрелся и уснул. Он решил, что назавтра подберет себе другую комнату.

IV

К завтраку путешественники снова собрались за круглым столом. Пес сидел под ним на равном удалении от всех, став таким образом центром окружности, правда, сохранив высоту, и превратился в нечто вроде средней ножки стола.

Но - одно движение Майора, и он снова сделался псом. Майор двинулся к выходу в сад, и пес побежал за ним, виляя хвостом и лая из вежливости. Майор насвистывал стомп и протирал свой монокль.

Оставшись наедине, Оливье и Жаклин смотрели в разные стороны, потому что коричневые перекладины на потолке их пугали. Солнце рисовало портрет Жаклин в темных тонах на фоне светлого окна, ему пришлось переделывать свою работу несколько раз, пока наконец не было достигнуто полное сходство, но зато теперь она была действительно прекрасна.

Оливье только сейчас как следует разглядел ее. Она была еще очень молода. Кожа на щеках гладкая, цвет лица необычного оттенка: чайная роза. В сочетании с бронзовыми волосами он казался особенным. Добавьте к этому светлые глаза, и портрет готов.

Оливье от души наслаждался съеденным абрикосом. Он сначала проглотил его, а потом отрыгнул на манер жвачных животных. Он чувствовал себя все более счастливым, и трудно объяснить это состояние, если забыть о Жаклин.

Она поднялась гибким движением, отодвинула стул и подала ему руку.

- Давайте погуляем до обеда, - сказала она.

А тем временем Майор в табачной лавочке напротив вокзала покупал открытки. Он заплатил за все ровно двадцать один франк, а оставшиеся сто сантимов бросил псу. Это было, конечно, псу под хвост, но почему не сделать иногда приятное ближнему...

Майор смотрел вслед удаляющейся паре мутным взглядом своего единственного глаза. Второй глаз был по-прежнему стеклянный. Жаклин и Оливье под руку шли через поле.

Она была в светлом полотняном платье и сандалиях на высоком каблуке, а волосы все так же горели - это солнце запуталось в них и никак не могло выбраться. Майор сменил стомп на медленное танго и, насвистывая, удобно устроился на террасе привокзального кафе "Альбигоец".

Дорога через поле была, как и все подобные дороги, особенно хороша, если на нее смотришь не в одиночку. Она состояла из собственно дороги, промежуточного участка поле-дорога, в свою очередь подразделявшегося на полосу травянистой растительности, канаву малой глубины, полосу зеленых насаждений и, наконец, поля со всеми возможными компонентами: тут были и горчица, и рапс, и пшеница, а также различные и безразличные животные.

И еще была Жаклин. Длинные стройные ноги, высокая грудь, которую подчеркивал белый кожаный ремень, почти обнаженные руки - их закрывали только маленькие рукава фонариком, такие легкие, что казалось, их сейчас сдует и они улетят вместе с прицепленным к ним сердцем Оливье, которое болталось на кусочке аорты, достаточно длинном, чтобы сделать узел.

Когда они вернулись с прогулки и Жаклин выпустила руку Оливье, на ней остался негатив ее пальцев, но на теле Жаклин никаких следов не обнаружилось.