Она с улыбкой оглядывалась через плечо, наполовину скрывая свое лицо большим капюшоном накидки. И ничего не говорила, а только слегка наклоняла голову, невинно и словно завлекала его одновременно. А затем предмет одежды исчез, а с ним и образ, который он хотел запечатлеть. Мужчина хотел окликнуть девушку, но из его уст не вылетело ни звука. Она исчезла. И ничего не осталось, кроме неутолимой тоски и чувства большой потери…

Он неожиданно проснулся и резко сел. Вокруг было темно. Казалось, будто его легкие горели. Должно быть, ему приснилось что-то плохое. Определенно, ему приснился кошмарный сон. Холодный пот покрывал его тело, пока сердце неистовствовало. Напрасно он пытался вспомнить подробности. Да, он мечтал. О накидке… Больше он не знал ничего. Или напротив! Мужчина желал чего-то, что не мог иметь. Возможно, у него это забрали. Или он это потерял? И что нужно было делать с этой накидкой?

Он медленно откинулся назад на подушки и закрыл глаза. На рубеже между бодрствованием и сном сверкнуло короткое воспоминание. О чем? Или о ком? Прежде, чем он смог ухватиться за эту мысль, мужчина погрузился в беспокойную дремоту.

Эверетт Фитцью – маркиз Сент-Аустелль, пристально разглядывал фрески, которые заказал, когда решил обновить дом в Гросвенор-сквер. В частности, он желал перестроить спальню и недавно художник приступил к работе.

Мужчина вспомнил строки из письма художника.

«Милорд, возможно, вы сочтете, что картины вовсе не соответствуют вашим ожиданиям. Тракерн».

Бездушное холодное «милорд» настолько обидело Эверетта, что при первом прочтении он едва ли обратил внимание на содержание предложения. Раньше Лионель никогда бы не обратился к нему так официально. Он также не подписал бы письмо другу просто «Тракерн».

Вину за это, естественно, он должен был загладить сам.

Поведение Лионеля было логичным последствием того, что сотворил Эверетт. Так что, мужчина проглотил свою досаду, упрямство и чувство стыда и отдал Лионелю заказ.

Вопреки классовому различию, с одной стороны – наследник-маркиз, а с другой – сын школьного мастера, когда-то Лионель был для него как старший брат. Вместо того, чтобы отблагодарить своего друга, Эверетт обманул мужчину, и злоупотребил его доверием таким ужасным способом, что и по сей день мучился угрызениями совести. Молодость и неопытность не казались приемлемым оправданием совершенной глупости. Маркизу не было прощения за недостаток морали и чести.

Теперь, когда Эверетт более внимательно рассмотрел фрески и воспроизвел в памяти содержание того письма, он понял, что стиль Лионеля изменился. И основательным образом! Хотя техника живописи была той же самой, но простые линии, которые казались выразительными в нескольких штрихах древесного угля, передавали все самое важное. Даже шесть лет назад картины Лионеля, хотя блестящими они были уже тогда, лишали Эверетта дыхания. Его полотна обладали сильным эротическим подтекстом. Но это была совершенно иная болезненная чувственность.

Мужчина сглотнул, а потом еще раз взглянул на стройную нимфу, контуры которой теперь украшали сразу несколько стен его спальни. Кем она была? Эти образы все еще были не более, чем эскизами. Но даже когда произведения будут закончены, ее личность так и останется тайной. На каждой из пяти картин незнакомка отворачивала свое лицо. Только на одной она оглядывалась через плечо, но огромный капюшон накидки наполовину скрывал ее лицо. Бросала ли девушка на кого-то прощальный взгляд?

На следующей картине она стояла спиной, пока прижималась к своему возлюбленному, который как раз наклонил голову, чтобы коснуться ее губ.

На третьей картине было изобилие локонов, которые скрывали лицо нимфы стоящей перед мужчиной на коленях. Удивительно, как Лионелю удалось передать блеск ее волос несколькими штрихами! Художник назвал эту картину: «Нимфа, поклоняющаяся Богу Аполлону, когда дарит ему поцелуй Венеры».

Буйные кудри скрывали то, что происходило. Но голова обнаженного Бога была откинута назад в экстазе. Отчетливо просматривались его напряженные мышцы, а так же рука, которая наполовину скрывалась в волосах нимфы, и пальцы, одновременно нежно и властно ласкающие шею красавицы. Ох, не было никаких сомнений в том, чем она была занята в тот момент.

Эверетт сглотнул. У него внезапно пересохло в горле. Он едва ли решился взглянуть на четвертую картину. Там нимфа предавалась страстной любовной игре со своим бессмертным любовником.

На последнем полотне женщина лежала удовлетворенной и спящей в руках своего возлюбленного, который нежно гладил ее лицо, которое также нельзя было узнать и здесь.

Эверетт закрыл глаза и представил себе, как он сам нежно проводит пальцами по золотистым локонам нимфы. Это было так реально, как будто бы он чувствовал ее мягкую щеку на своем плече и так, словно слышал ее тихое дыхание. Маркиз сделал бы все, чтобы не потерять ее снова. Он не вынес бы жизни без нее…

Грохот колес кареты вырвал его из грез наяву, и мужчина снова перевел свой взгляд на заказанные полотна.

«Кем она была? Кто позировал для этих картин?»

Проклятье, Лионель был последним, кого он добровольно нанял бы на работу художником!

Шесть лет назад Лионель предъявил ему ультиматум. Эверетт согласился и заверил друга, что будет обходить его стороной. Он добросовестно сдерживал обещание. Маркиз совершенно случайно узнал от их общего друга, что Лионель уехал в Италию. Почему? Может, не доверял ему вопреки всему сказанному?

После того, как Лионель покинул Англию, казалось, мужчина прекратил контактировать со всеми старыми знакомыми. Эверетт никогда не узнал бы о его возвращении на родину, если бы бывший друг не отправил ему весточку. Лионель написал маркизу письмо, в котором попросил отдать заказ ему. Внутри послания находилось несколько эскизов.

«Как Лионель мог узнать о том, что я ищу кого-то, кто облагородит мою спальню специфическими фресками?» – спрашивал себя Эверетт. Было ли вообще известно, что так он хотел отпраздновать отъезд своей двоюродной бабушки? Старая дама решила покинуть особняк на Гросвенор-сквер, чтобы переселиться к кузену, который жил в деревне.

Эверетт снова погрузился в воспоминания четырехлетней давности, когда унаследовал титул своего отца, и некоторое время находился в замешательстве, пока обдумывал, стоило ли ему перестроить и занять дом в Гросновер-сквер. Конечно же, новоиспеченный маркиз мог сделать со своей собственностью все, что ему вздумается. Тем не менее, тогда он принял решение, что позволит своей двоюродной бабушке жить там и дальше. А сам обоснуется в принадлежащей ему квартире, подальше от семьи. Одно он знал точно. Его двоюродная бабушка – Меллисент, будет читать ему нотации каждый раз, как только он сделает что-нибудь, даже отдаленно напоминающее скандал.

Эверетт сильно обижался на нее за то, что она откровенно осуждала интерес внучатого племянника к искусству. Точнее, Меллисент скорее отрицала отсутствие у него художественного вкуса, чем искусство как таковое. Что само по себе было достаточно плохо. Мужчина считал непростительным то, что она залила багровой краской одну из его любимых картин – чудесную обнаженную натуру, которая висела в одной из немногих комнат для гостей.