Известно, что чисто внешние биографические приметы мало что говорят о реальном внутреннем мире человека, о путях и законах его формирования, — особенно на таких крутых переломах истории, как революционные и после­революционные годы.

Нет спору, конечно же, Шолохов с молодых лет был сторонником идеи социальной справедливости. Подобное миропонимание шло прежде всего от отца, человека, воспитанного на народнической традиции русской литературы XIX — начала XX века. Но мировидение человека — это живая мысль и творческий поиск, сомнения и размышления. Особенно если это — взгляды человека молодого, формирующегося, взыскующего истины, правдоискателя по своей натуре. Именно таким правдоискателем и был Шолохов. В этом отношении Левицкая была права: в Григории Мелехове, его метаниях и исканиях было очень много от самого Шолохова. Он писал Григория Мелехова не только с Харлампия Ермакова, но и с себя.

Нет сомнения, Григорий Мелехов для Шолохова — фигура подлинно народная и одновременно глубоко трагическая, выразившая суть трагедии времени, к которому он принадлежал.

Но зададимся вопросом: кто из большевиков в конце 20-х годов согласился бы с оценкой революции как эпохи трагической?

“Добрый ангел” Шолохова, помогавшая ему в Москве старая большевичка Е. Г. Левицкая?

В тридцатые, когда арестовали как “врага народа” ее зятя, конструктора “Катюши” Клейменова, об освобождении которого безуспешно хлопотал Шолохов, — возможно, да.

В двадцатые, конечно же, — нет.

Левицкая, как и другие большевики 20-х годов, осознала трагизм эпохи, когда на их головы обрушился 1937 год, а до этого революция и гражданская война для нее была эпохой безусловно, героической, и только героической. Трагедии народа большевики не слышали.

Шолохов осознал трагедию времени значительно раньше. Для него началом трагедии стал уже 1919 год.

Причем — и это принципиально важно — Шолохов осознал трагедию революционной эпохи не извне, как ее враги и противники, а изнутри, принадлежа ей. И не после смерти Сталина, как большинство из нас, а задолго до того, в середине 20-х годов. В этом — отличительная особенность не только позиции Шолохова, но и его романа.

“Антишолоховеды” пытаются доказать, будто “Тихий Дон” мог быть написан только “белым”, а ни в коем случае не “красным”, т. е. человеком с другой стороны. Но в таком случае это был бы — по своему характеру — совершенно другой роман. Роман, обличающий революцию, пронизанный симпатией к одним и ненавистью к другим. И таких романов, обличавших революцию, появилось немало, начиная от “Ледового похода” Романа Гуля и кончая “Красным колесом” А. Солженицына.

Взгляд на революцию извне лишил бы роман той напряженной внутренней боли, того качества трагедийности, без которого “Тихий Дон” не был бы “Тихим Доном”.

Своеобразие романа Шолохова в том и состоит, что он написан человеком, принявшим революцию — в ее высших, идеальных, гуманистических принципах, — но не приемлющим тех конкретных форм ее осуществления, которые несут, вместо освобождения , боль и страдание народу. Главным своим притеснителем, главным виновником бед и страданий народа, геноцида по отношению к казачеству Шолохов считал не революцию как таковую, а ее конкретное воплощение на юге России, которое принес троцкизм.

По убеждению Шолохова, исток трагедии казачества, личной судьбы Григория Мелехова не в революции как таковой, но в ее антигуманной троцкистской практике.

Так исторически сложилось, что роль Троцкого на юге России была огромна. Именно здесь — под Царицыном — произошло главное столкновение Троцкого и Сталина в годы гражданской войны. Троцкий практически руководил подавлением Вешенского восстания, перед этим спровоцировав его.

Роман “Тихий Дон” и был написан Шолоховым ради того, чтобы сказать правду об этом народном восстании, вскрыть его истоки и причины, показать истинную роль Троцкого и его прислужников типа “комиссара арестов и обысков” Малкина, объяснить людям, почему казачество Верхнего Дона поднялось против советской власти.

Филипп Миронов и “Тихий Дон”

До конца понять “Тихий Дон” и позицию Шолохова в нем помогает судьба “красного казака” Филиппа Миронова, в своем трагическом итоге повторившая судьбу Харлампия Ермакова, хотя он не принимал участия в восстании и сражался на стороне красных. Не случайно в шолоховедении высказывалось мнение, что и Филипп Миронов мог быть прототипом Григория Мелехова, хотя это не так. Вернее, не совсем так.

Филиппа Миронова можно рассматривать в качестве прототипа Григория Мелехова, а его трагическую судьбу — как предтечу “Тихого Дона” только в самом широком смысле, как один из истоков, один из первотолчков, вызвавших к жизни роман “Тихий Дон” и его главного героя Григория Мелехова. Не случайно том документов, посвященных судьбе этого человека, подготовленный коллективом историков во главе с В. Даниловым и Т. Шаниным, имеет название: “Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917 — 1921 гг.”

И тем не менее в прямом смысле слова Филипп Миронов не мог быть прототипом Григория Мелехова, а его история — послужить основой для “Тихого Дона”, потому что он не принимал участия ни в Вешенском восстании, ни в его подавлении. В марте 1919 года он был выдворен, “изъят” с Дона Троцким и во время Вешенского восстания находился за пределами Донской области.

При решении вопроса о возможности присутствия Филиппа Миронова в “Тихом Доне”, равно как и возможности Крюкова быть автором “Тихого Дона”, надо учитывать тот исторический факт, что на Дону в годы революции и гражданской войны было два больших казачьих восстания: Вешенскому восстанию 1919 года, описанному в “Тихом Доне”, предшествовало восстание 1918 года, которое привело к власти атамана Краснова.

Миронов был вождем красного казачества, противостоявшего белым, во время первого казачьего восстания.

Белоэмигрантский историк казачества А. А. Гордеев писал в своем труде “История казаков”, вышедшем в Париже и переизданном в Москве в 1993 году:

“Среди командного состава донских казаков оказались сторонниками большевистских теорий два штаб-офицера, войсковые старшины Голубов и Миронов, и ближайшим сотрудником первого был, находившийся некоторое время в клинике душевнобольных, подхорунжий Подтелков. По возвращении полков на Дон наиболее трагическую роль для Дона сыграл Голубов, который, располагая двумя полками командированных им казаков, занял Новочеркасск, разогнав заседавший Войсковой круг, арестовал вступившего после смерти генерала Каледина в должность атамана Войска генерала Назарова и расстрелял его. Через непродолжительное время этот герой революции был пристрелен казаками, а Подтелков, имевший при себе большие денежные суммы, был схвачен казаками и по приговору их повешен. Миронов сумел увлечь за собой значительное количество казаков, с которыми сражался сначала на стороне красных, но, не удовлетворившись порядками их, решил с казаками перейти на сторону сражающегося Дона, но был арестован, отправлен в Москву, где и был расстрелян”.

Крайности в оценке трагического конца Миронова сходятся: белоэмиг-рантский историк А. А. Гордеев принял на веру версию убивших Миронова троцкистов, будто красный комдив был расстрелян за то, что “решил перейти” на сторону белых. В действительности же Миронов, оставаясь до конца дней своих на стороне красных, мучительно искал путь выхода из трагедии гражданской войны на Дону. Но поскольку расстрелян он был в 1921 году как изменник и предатель, имя его долгие годы находилось под запретом. И тот факт, что в журнальном варианте романа и в первых изданиях третьей книги “Тихого Дона” Миронов присутствовал в тексте романа, было несомненным проявлением смелости Шолохова.

Впервые о Филиппе Миронове — но лишь как об изменнике и предателе — широкий читатель узнал из книги воспоминаний С. М. Буденного “Пройденный путь”, опубликованной в 1958 году.

Но нет сомнения, что предание и устная молва донесли до Шолохова сведения об этом легендарном на Дону человеке, куда более известном, чем Голубов или даже Подтелков, — хотя бы потому, что тот и другой погибли в 1918 году, в самом начале гражданской войны, а Филипп Миронов прошел ее от начала до конца; поднявшись до звания командарма, командовавшего 2-й Конармией (командующим 1-й Конармией был, как известно, С. М. Буденный), оказавшись одним из первых в списке награжденных главным орденом революции — Боевого Красного Знамени.