— Воюя с гитлеровцами, народ Израиля спас миллионы своих сооте­чественников, для которых были уготованы крематории Освенцима и Треблинки, — утверждал третий.

Вот как! Мы всю жизнь были уверены, что именно благодаря народам Советского Союза был побежден германский фашизм. Правда, в последнее время все больше вдалбливается в умы, что благодаря Америке. А тут еще и третья трактовка истории — победил Израиль. Становилось грустно. Мы все ждали, что хоть кто-то или скажет добрые слова о России, или хотя бы споет одну из многочисленных прекрасных победных песен, ведь композиторами многих таких песен были советские евреи. Но не прозвучали ни “Катюша”, ни “Бьется в тесной печурке огонь...”, ни “Майскими короткими ночами...”, ни “Враги сожгли родную хату...” Некоторые ветераны пели песни собственного сочинения. Они были безнадежно слабыми, как и стихи, тоже сочиненные в Беэр-Шеве, где в основном проживают бывшие советские граждане — ветераны войны 1941—1945 годов. Примерно такие:

Йерушалайим, родной мой город!

Плачу я и перед тобой стою!

За тебя с фашистами я воевал, мой город!

Слезы утру и еще постою!

На разных языках говорить приходилось.

Знал я русский, иврит учил.

Но ничего нет роднее, чем идиш,

Который с молоком матери я получил.

Иврит и идиш — это, вообще, как видно, больная тема. Взрослому человеку очень трудно с нуля выучить иврит. К тому же, будучи семитским языком, иврит сильно смахивает на арабский, а это для многих израильтян обидно, если учитывать, что мира с арабами никак не получается. Другое дело — идиш. В Средние века он искусственно создан на основе немецкого языка. Немецкий же, как ни крутите, это — Европа, а не какая-нибудь вам арабская Азия! Израиль должен быть частью Европы не только в качестве полноправного члена УЕФА...

Грустно нам было смотреть на бывших “наших” ветеранов. Грустно и странно. Неужели они сами не хотят ничего вспоминать о России, о своих боевых товарищах не евреях, о фронтовом, а не узконациональном братстве?.. Ведь не только написаны песни, но и много великих фильмов о войне снято режиссерами-евреями, и в этих фильмах почему-то не говорится о том, что Израиль победил фашистскую Германию.

Расходились ветераны, с гордостью неся израильские флаги, и внезапно подумалось: может быть, и над рейхстагом было водружено не красное знамя с серпом и молотом, а белое с голубенькой звездой Давида? Глядишь, со временем подчистят с помощью компьютеров кадры кинохроники...

Не хотелось верить в виденное и услышанное. Как и теперь хочется верить, что это нам лишь приснилось в последнюю ночь перед отъездом из Иерусалима.

Ведь и не этим главным образом запомнился Иерусалим!

А все-таки жаль...

ИЕРУСАЛИМСКИЙ СИНДРОМ

О нем нам еще в первый день говорил архимандрит Елисей. Он рассказывал, что случается, когда люди, несколько дней находящиеся в Иерусалиме, вдруг бывают ни с того, ни с сего подвержены вспышкам неоправданного гнева, ругают­ся на пустом месте, ссорятся, обвиняют своих лучших друзей во всех смертных грехах и так далее. С чем это связано — непонятно, но это так. Может быть, потому и арабы с евреями, ближайшие родственники по языку, не могут этот общий язык найти.

За десять дней в Иерусалиме и Галилее мы лишь несколько раз начинали ссориться между собой, даже не ссориться, а только спорить — правильно или неправильно идем, куда идти и зачем, но, предупрежденные отцом Елисеем, быстро спохватывались:

— Стоп! Иерусалимский синдром!

И споры утихали. И получалось так, как у тех двух легендарных монахов, которые всю жизнь прожили в одной келье и однажды решили поругаться, как ругаются люди в миру:

— Ты мне скажешь: “Это моя миска”, а я тебе скажу: “Нет, моя!”, а ты мне: “А я говорю — моя!”. Так и поругаемся.

Стали спорить. Один говорит:

— Это моя миска.

— Нет, моя! — говорит другой.

— Ну, раз твоя, так и владей ею, — быстро не выдержал первый.

Мы много ходили и ездили по Святой Земле, и ни разу не возникло ссоры. Иерусалимский синдром на нас не подействовал. И я бы даже сказал, что иерусалимский синдром — это совсем другое. Я почувствовал его уже дома, в Москве. Началось с того, что, проснувшись однажды утром, я подумал: “Сейчас встану и пойду встречать рассвет в Гефсимании”. В другой раз иду по Москве, и подумалось: “Вот иду, а ноги сами собой выведут меня к храму Воскресения!” И тотчас спохватился, что оно, конечно, и впрямь — ноги сами выводят к Гробу Господню и к Голгофе, но только это бывает в Иерусалиме, а не в Москве.

Иерусалимский синдром — это сладкая, томительная тоска, которая охватывает тебя, когда ты вспоминаешь дни, проведенные там, где находится географический Пуп Земли. Когда начинаешь разглядывать фотографии. Или вот сейчас, когда я пишу эти строки. Я вижу Благодатный Огонь, и трепет снова охватывает меня. Он сидит на кончиках свечных фитилей и не обжигает их, не обжигает мои руки и лицо. Он исцеляет меня, мою душу и мою плоть, которая, по словам отца Иоанна, немощна и сварлива.

Я наливаю себе рюмочку вина из Каны Галилейской и медленно пью. Иерусалимский синдром разливается по моей груди сладким теплом. И я мечтаю о том дне, когда Господь вновь позволит мне оказаться там. И я увижу совсем другой Израиль, в котором арабы и евреи наконец-то найдут свой общий семитский язык, полицейские будут вежливы с христианами-паломниками, ветераны войны вспомнят добрым словом Россию, а в Шереметьеве вас не будут допрашивать с пристрастием, как не допрашивают, когда летишь в Дамаск или в Коломбо, в Дюссельдорф или в Каир.

Пусть иерусалимским синдромом для всего человечества станет тоска по Господу Христу, когда Его нет с нами в Страстную пятницу, и счастье Его Воскресения, когда Он, отвалив камень от своего Гроба, дарит нам Благодатный Огонь, пусть назовут иерусалимским синдромом желание всех людей радостно восклицать: “Христос анести!”, “Аль Масих кам!”, “Христос воскресе!”

Анатолий Грешневиков

ЗОВ АРКТИКИ

Таймыр встретил меня безлюдными поселками.

Суровый ветер привычно гонял по тихим улицам снежную пыль. Скованные льдом реки тяжело дышали и порой издавали глубинный скрежет. Зеленые полоски хилого леса тянулись по всему горизонту. И только снег поражал воображение своей белизной.

На морозных улицах ко мне невольно вернулась мысль, беспокоившая еще перед отлетом из Москвы: как случилось, что северные территории стали для России обузой?

*   *   *

С развалом Советского Союза внешнее иностранное давление на Россию в Арктическом регионе резко возросло. Цель давления понятна. С одной стороны, это неприкрытая интернационализация морских пространств Российского сектора Арктики — обширного района, принадлежность которого к России никем не оспаривалась. За исключением, правда, небольшой “серой зоны” спорного морского пространства между Россией и Норвегией. С другой стороны, установ­ление контроля над богатейшими ресурсами и экономической деятельностью в сухопутной и морской частях Арктического региона России.

В такой ситуации появление огромного количества иностранных граждан в северных регионах России не вызывает особого удивления ни у политиков, ни у самих северян.

Не вызвала удивления и у меня встреча в небольшом таймырском городке Хатанга зарубежных ученых, предпринимателей и туристов.

Несметные богатства Арктики никогда не давали покоя нашим соседям. Особенно поражают запасы уже разведанных месторождений нефти и газа как на морском шельфе, так и на суше. Помимо углеводородного сырья, Арктика богата месторождениями золота, никеля, платины, меди, марганца. И стоило России ослабеть, как страны Европейского сообщества тут же проявили высокую активность в развитии северных прибрежных зон. Не стесняясь в политических выражениях, не скупясь на финансирование “северных” проектов, западные эксперты назвали наступившее столетие “веком Арктики”.