Ему помогала, подавая гвозди, Гюльчатай.

На вывеске неровными буквами было написано: «Первое общежитие свободных женщин Востока. Посторонним вход воспрещен».

Лебедев придерживал покачивающийся под тяжестью красноармейца столик, объясняя Сухову в паузах между ударами молотка:

– Они же взяли самые ценные экспонаты!

– Какие еще экспонаты? Я же сказал барышням брать ковры похуже.

– Вот именно!.. Похуже – это же одиннадцатый век! Чем старее ковер, тем ценнее!

Сухов спрыгнул со столика, приземлившись мягко и бесшумно.

– Сейчас посмотрим, что они там взяли, – проворчал он.

Мимо прошел Петруха с большим медным кувшином в руках. К нему присоединилась закутанная в чадру Гюльчатай, чтобы помочь теперь и парню.

– Они вас за хозяина принимают, – хихикнув, сказал Сухову Петруха. – Как будто, значит, вы их муж.

Федор насупился и погрозил ему пальцем.

…Из каменного колодца наверх вела узкая лестница. По ней, набрав воду в кувшин, поднимались Петруха и Гюльчатай; парень обогнал девушку на две ступени и закрыл ей дорогу. Она испуганно остановилась.

– Открой личико, а?.. Покажись хоть на секунду. Ты не думай, я не какой-нибудь. Если чего, я по-серьезному…. Замуж возьму… Женюсь то есть. Мне ведь наплевать, что ты там чьей-то женой была. Ты мне характером подходишь. Откройся… покажи личико…

– А ты откуда приехал, Петруха? – на ломаном русском спросила Гюльчатай.

– Ты говоришь по-русски? – удивился парень.

– Да, плохо.

– Рязанский я. Слыхала про такой русский город Рязань?.. Отец с матерью у меня там… Открой личико, Гюльчатай.

Девушка засмеялась.

– Чего ты смеешься?

– Ты смешно говоришь – «Гюльчатай»… Как мой маленький братик, – ласково сказала она.

Петруха неловко наклонил кувшин, и вода пролилась на каменные ступени колодца; соскакивая со ступени на ступень, покатилась вниз пепельными шариками, подвижными, как шарики ртути.

– Ой, как бусинки!.. У меня были такие, – обрадовалась Гюльчатай, указав на катящиеся шарики воды.

– Открой личико, Гюльчатай.

Она отрицательно качнула головой.

– У нас нельзя.

– Но я же сказал – не обману, я по-серьезному!.. – взмолился парень.

Петруха все больше нравился ей – рыжий, открытое, в веснушках лицо, голубые беззащитные глаза. Сердечко ее учащенно билось.

Абдуллу она боялась, хотя он был красив мужской красотой, уверенностью в себе, статью, силой, но его она так и не полюбила, даже когда Абдулла обнял ее в первый раз. К Петрухе же сразу прониклась доверием и симпатией.

– Гюльчатай, ну открой личико!.. – снова завел Петруха.

В проеме колодца показалась голова Сухова.

– Отставить! – прикрикнул он на парня. – Я тебе дам личико! К стенке поставлю за нарушение революционной дисциплины!

Гюльчатай выскочила из колодца, выхватила кувшин у растерянного Петрухи. Сухов остановил ее.

– Стой!.. Объяви барышням подъем!.. И вот что: с сегодняшнего дня назначаю тебя старшей по общежитию. Будешь отвечать за порядок. Вопросы есть?

Гюльчатай молча смотрела на Сухова.

– Вопросов нет, – ответил он за нее. – И быть не может!.. Ступай.

Девушка припустила по двору к помещению, над которым красовалась вывеска, и с порога ликующе закричала остальным женщинам:

– Господин назначил меня любимой женой!

Петруха, выйдя из колодца, принял стойку смирно, начат оправдываться:

– Я же по-серьезному, товарищ Сухов… Я на ней жениться хочу… Личико бы только увидеть… А то вдруг крокодил какой-нибудь попадется. Потом казнись всю жизнь.

– Давай, давай, таскай воду, – смягчаясь, сказал Сухов и направился к общежитию.

Едва он вошел в дверь, как раздались крики, в него полетели подушки и утварь… Сухов, увертываясь, отбил рукой крышку кастрюли и в удивлении замер: жены Абдуллы все как одна задрали подолы платьев, чтобы прикрыть ими свои лица. Сухов обалдело смотрел на оголенные животы и пупки, на длинные, до щиколоток, полупрозрачные шальвары.

Первой выглянула из-за своего подола Гюльчатай.

– Не бойтесь, – сказала она. – Это наш господин!

Женщины сразу же открыли свои лица, и Сухов увидел, какие они разные – и очень красивые, и не очень… Но все смотрели на него преданно и призывно. Он зажмурил на мгновение глаза…

И увидел плывущую по косогору Катю, увидел ее полные руки, спокойно лежащие на коромысле, в который раз увидел игру ослепительных бликов в наполненных до краев ведрах, которые она несла легко, играючи.

Голос Гюльчатай стер это видение:

– Господин, никто не должен видеть наши лица. Только ты… Ты ведь наш новый муж… Скажи своему человеку, чтобы он не входил сюда.

– Это какому же человеку? – спросил Сухов, понимая, что речь может идти только о Петрухе.

– Петрухе, – ласково сказала Гюльчатай.

Сухов походил по комнате, стараясь не глядеть на красавиц. Затем напустил на себя строгость и рубанул по воздуху рукой.

– Товарищи женщины! Революция освободила вас. Вы должны навсегда забыть свое проклятое прошлое как в семейной жизни, так и в труде. У вас нет теперь хозяина. И называйте меня просто – товарищ Сухов… Вы будете свободно трудиться, и у каждой будет собственный муж…

Сухов посмотрел на Гюльчатай, которая, как и все остальные, внимательно слушала его, сказал: – Переведи!

Гюльчатай повернулась к женщинам, «перевела»:

– Господин очень сердит на нас!.. Он сказал, что всех нас разгонит по отдельным мужьям и заставит работать.

Женщины испуганно уставились на Сухова.

– Переведи еще… – он поднял палец, обращаясь к Гюльчатай. – Сейчас вы пообедаете, потом отдохнете, а через два часа… – он взглянул на свои часы-будильник, – выходите строиться! Есть небольшая работенка…

Саид шагом ехал по пустыне, клоня голову от горьких дум; казалось, он дремлет. Нет – он тосковал по дому, по своим родным… Он думал о семейной усыпальнице, где осталась его сестра, лежащая на каменной плите.

После того как его откопал Сухов и они расстались, Саид заторопился к своему дому. Постоял, глядя на пепелище, прощаясь со всем, что было дорого ему… Потом поднял на руки своего убитого отца и отнес его в гробницу Он опустил его в единственный пустой саркофаг, который стоял рядом с могилой матери. Искендер задолго до смерти приготовил его для себя. Саид, заплакав, помолился над ним, а затем опустился на колени у изголовья сестры. Лицо ее было спокойно и свежо, как будто она уснула ненадолго и вот-вот проснется.

Саид простоял на коленях до утра, молился, просил прощения у отца и сестренки, сокрушаясь, что не смог защитить их…

…Сейчас, двигаясь на коне, Саид вновь увидел, как уходила банда Джевдета за горизонт, оставив его подыхать закопанным в горячий песок… Не будет прощения Джевдету! Саид отыщет его, чтобы исполнить свой долг.

Сухов, Петруха и все девять женщин гарема разом навалились на баркас, стоящий на берегу моря с подсунутыми под него валками.

– Раз, два… – командовал Сухов.

– Взяли! – подхватывал Петруха.

Баркас общими усилиями чуть сдвинулся в сторону воды, скрипя валками.

– Раз, два… Барышни! – напрягался Сухов, багровея.

– Взяли! – подхватывал Петруха, и с ним вместе женщины тоже кричали: – Взяли!

Баркас сдвинулся еще на вершок – Петруха и Сухов вытерли лбы; их спины были темными от пота.

– Товарищ Сухов, – крикнула Гюльчатай, – твои жены устали!.. Что кричать – «ешбаш» или «перекур»?

– Я же объяснял, – сказал Сухов, – «шабаш» кричат, когда конец работе, а «перекур» – если отдохнуть.

– Перекур! – звонко закричала Гюльчатай.

– Отдохни, – сказал ей Петруха. – Здорово устала?

– Я не устала. Петруха… рязанский, – улыбнулась девушка.

– Еще бы человек пять мужиков, – вздохнул Петруха.

– Десять лучше, – подхватил Сухов. – А еще лучше – пяток лошадей!.. Ничего не поделаешь – придется покряхтеть. Спустим баркас – и в море… Там нас никто не достанет.