– А почему вы не закончили этой фразы, когда говорили со следователем?

– Да потому что это не имело никакого отношения к убийству. Я поняла это в середине фразы… спохватилась и замолчала.

– И когда же примерно это случилось?

– Если бы я знала, то не стала бы говорить об этом пятне. Во всяком случае, было еще холодно.

Я знаю, то, что я совершила, даже в голове не укладывается.

– А что, неужели вы раньше никогда не замечали у нее этого родимого пятна?

– Нет, никогда. Я заметила его потому, что она только что по-новому постриглась и прическа оголила ей шею.

– А эта прическа, она изменила и лицо тоже или нет?

– Нет, вот лицо не изменилось.

– Кто такая была Мария-Тереза Буске?

– Это была моя кузина. Глухонемая от рождения. Ей надо было найти какое-нибудь занятие. Работа по дому ей нравилась. Она была такая крепкая, сильная. И всегда всем довольна.

Мне говорили, что раз я женщина, то меня просто посадят в тюрьму до конца жизни. Выходит, все дни, что еще остались впереди, один за другим, мне придется провести в одном и том же месте – так, что ли?

– А как, по-вашему, если вас посадят в тюрьму, это будет справедливо или нет?

– Так ведь как посмотреть… Я бы сказала, скорей справедливо… А с другой стороны, вроде и не совсем справедливо…

– А почему вы считаете, что это не совсем справедливо?

– Да потому что я ведь им все рассказала, все, о чем меня спрашивали, и все равно ничего не изменилось. Теперь я поняла, что, промолчи я, результат был бы тот же самый, меня бы все равно упрятали за решетку.

– Скажите, а вы не считаете, что все это несправедливо в отношении вашего мужа? Я имею в виду, с вашей стороны…

– Да нет, вряд ли… Ведь все лучше, чем смерть. И потом…

– Что же еще?

– Я никогда особенно не любила этого мужчину, Пьера Ланна.

– Почему он пригласил к вам в дом Марию-Терезу Буске?

– Чтобы помогать по хозяйству. И еще потому, что это ему ничего не стоило.

– А разве не для того, чтобы стряпать?

– Когда он пригласил ее, нет, тогда он еще не знал, что она хорошо готовит. Потому что это ему ничего не стоило. Думаю, только позже он начал давать ей деньги.

– Вы все время говорите, будто ничего не утаили от правосудия, но это ведь не совсем так.

– Выходит, вы задаете мне вопросы чтобы выведать, чего я им не сказала?

– Нет. Вы мне верите?

– Хотелось бы. Я ведь почти все им сказала… разве что насчет головы… А когда расскажу и про голову, тогда будет совсем все.

– И когда же это будет?

– Сама не знаю. Во всяком случае, с головой я поступила так, как положено. Мне было ужасно тяжело. Похуже, чем со всем остальным. Даже не знаю, скажу ли я, где голова.

– А почему бы вам не сказать?

– Зачем?

– Закон требует, чтобы признание было полным и чистосердечным. А вовсе не потому, что, лишь обнаружив голову, можно окончательно установить личность убитой.

– Да и того, что уже нашли, должно хватить за глаза. Одни руки чего стоят, их ведь не спутаешь ни с какими другими. Если не верите, можете спросить у моего мужа. И потом, я же во всем призналась…

– Можете не говорить, где она находится, скажите хотя бы, когда вы ее спрятали?

– С головой я возилась в самую последнюю очередь, дело было ночью. Когда уже покончила со всем остальным. Я сделала все как положено. Долго прикидывала, как же мне поступить с головой. И все никак не могла придумать. Тогда поехала в Париж. Вышла у Орлеанских ворот и шла, шла, пока не придумала. Да-да, покуда не нашла решения. И только тогда я наконец успокоилась.

Не понимаю, зачем вам непременно нужна голова, будто мало всего остального.

– Я уже сказал, признание должно быть полным.

– Что-то я не пойму. А мой муж, что он говорил обо мне?

– Ничего плохого, скорее, вполне доброжелательно. Сказал, что с некоторых пор вы сильно переменились. Стали совсем молчаливы. И однажды сказали ему, будто Мария-Тереза похожа на какое-то животное.

– Неправда. Я сказала «на бычка». Со спины, это правда. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я убила ее из-за этих слов. Я бы это знала.

– Каким образом?

– Поняла бы в тот момент, когда со мной заговорил об этом следователь.

– Вам когда-нибудь снилось, будто вы – не вы, а кто-то совсем другой?

– Да нет, ни разу. Мне снилось то, что я сделала. Но это было раньше, давным-давно. Я даже сказала об этом мужу. А он ответил, что такое и с ним тоже случается. Вечером, в кафе, я задала тот же вопрос Альфонсо и Роберу. Они сказали, что и им тоже случалось совершать во сне всякие преступления, что видеть во сне убийства – это бывает со всяким.

Это было не единственный раз, когда мне приснилось, будто я ее убиваю…

– А вы говорили на следствии, что были словно во сне, когда убивали Марию-Терезу Буске?

– Нет, никогда я этого не говорила. Мне задавали такой вопрос, а я ответила, что это было намного страшней сна.

– Почему же страшней?

– Потому что это был не сон. Что вы хотите разузнать?

– Хочу понять, почему вы убили Марию-Терезу Буске?

– Зачем вам это?

– Чтобы попытаться уберечь вас от пожизненного заключения.

– Это вы что, по долгу службы?

– Да нет…

– Выходит, вы не каждый день этим занимаетесь? И не для всех без разбору?

– Нет, не для всех.

– В таком случае, послушайте, что я вам скажу. Тут есть две совсем разные вещи. Первая – это когда мне снилось, будто я ее убила. А вторая – это когда я убила ее, и это мне вовсе не снилось.

Вам ведь это хотелось узнать, да?

– Нет, совсем другое.

– Знала бы я, как ответить на ваш вопрос, так бы и ответила. Просто мне никак не удается привести в порядок мысли, чтобы объяснить вам… и следователю тоже… что со мной случилось, как все произошло на самом деле.

– Кто знает, давайте попробуем вместе, а вдруг нам все-таки удастся.

– Кто знает… А если это мне удастся, если все станет ясно, тогда мне что сделают?

– Все будет зависеть от ваших мотивов.

– Я знаю, что чем откровенней говорят преступники, тем чаще их убивают. Интересно, что вы мне на это ответите?

– Что, несмотря на эту опасность, вам все равно хочется докопаться до сути, внести ясность во все, что случилось.

– Пожалуй, так оно и есть.

Должна признаться, что во сне я убивала всякого, с кем мне доводилось вместе жить, даже того полицейского из Кагора, он был моим первым мужчиной, и я никого в жизни не любила так, как любила его. И каждого из них я убивала помногу раз. Так что все равно рано или поздно должен был наступить день, когда мне пришлось бы сделать это на самом деле. Теперь, когда все позади, я знаю, что просто должна была хоть раз совершить это наяву, а не во сне.

– Ваш муж говорил, будто у вас не было никаких причин ненавидеть Марию-Терезу Буске, что она отлично справлялась с работой по дому и главное – отменно стряпала, была чистоплотна, добросовестна, великодушна и заботилась о вас лучше нельзя. Что, насколько ему известно, за все семнадцать лет между вами ни разу не было ни малейших размолвок.

– С ней было трудно поссориться, она ведь была глухонемая.

– А не будь она глухонемой, скажите, вы могли бы в чем-нибудь ее упрекнуть?

– Откуда мне знать?

– Но вы ведь разделяли мнение мужа, не так ли?

– Весь дом был в ее распоряжении. Она делала все, что хотела. Мне и в голову не приходило судить, хорошо это или плохо.

– А потом, когда ее не стало в доме?

– Вот тогда-то я и заметила разницу. Весь дом был в грязи, повсюду пыль.

– Вам что, больше нравится, когда в доме пыль?

– Но ведь лучше, когда чисто, разве нет?

– А вам как больше нравилось?