Те же интересы 14 нефтяных компаний Буш-младший мог бы легко обеспечить, договорившись с Хусейном. Нажав на него предварительно. Это уж чуть ли не с ХVIII века у Запада такая манера договариваться: сначала корабли с пушками, затем дипломаты с договорами. Но сейчас — корабли посланы, а дипломатов нет. Хотя договориться в данном случае дешевле,   п р а к т и ч н е е.   Вот и Жириновский, “первый друг Саддама”, как он себя представляет, заговорил о том, что Ирак “ляжет” под Штаты, как только получит соответствующее предложение.

И если в такой ситуации Буш предпочитает действовать силой, это говорит не столько об объективных потребностях США, сколько о характере амери­канского президента. И если сенат, палата представителей, народ Соединенных Штатов поддерживают драчливый запал — это уже характеризует нацию, национальный тип.

Еще раз позволю себе обратиться к личным воспоминаниям. У моей жены был талантливый ученик. Уехал в Америку, т а м  осознал себя русским, затосковал. Для таких и существует виртуальное общение, всемирная паутина. Где он и познакомился с американским военным летчиком, с которым у него состоялся примечательный разговор.

С чего началось — неважно, но скоро заговорили об Ираке. Летчик то ли бомбил Ирак, то ли собирался. О чем поведал с характерным энтузиазмом. Русский возмутился: чего же бахвалиться — Ирак заведомо слабее, какая доблесть в том, чтобы отдубасить малого и беззащитного.

Представьте ситуацию: часа три ночи, Нью-Йорк, общение на чистейшем английском. И вдруг американец пишет: “Я догадался, ты — русский!”. Пауза. И заключительная реплика: “Ну ничего, скоро мы и до вас доберемся!”

Почему американец безошибочно опознал в собеседнике русского? Не предположил в своих соотечественниках склонности к состраданию? И почему вместо уважения, любопытства хотя бы, заступничество за слабого вызвало ярость? Если мне удастся ответить хотя бы на часть этих вопросов, я буду считать, что выполнил задачу.

Каков же он, человек Америки? Обратимся к одному из самых авторитетных источников — двухтомному исследованию Макса Лернера “Развитие цивилизации в Америке”. В главе, так и озаглавленной “Человек Запада”, автор дает его портрет. “Этот новый (по сравнению с жителями Старого Света. — А. К. ) человек отличается подвижным, беспокойным характером... Он всей душой принадлежит здешнему миру, питая мало интереса к потусторонней жизни, очень остро чувствует время и знает ему цену. Его честолюбие нацелено отнюдь не на духовные ценности. Привыкнув мыслить категориями вещей реальных и достижимых, он исполнен оптимизма, веры в прогресс, уважения к техническому мастерству и материальному преуспеванию... Верит он лишь в то, что можно пощупать, схватить, измерить. Это человек техники, которого занимает вопрос “как?” и совершенно не волнуют проблемы цели и блага . Он далек от аскетизма, ценит комфорт и свято верит, что жизненный уровень — это самое важное, а может быть, даже и смысл жизни”.

Понятно, здесь скорее символ, эмблема, чем живой, пусть и собирательный образ. Лернер постоянно предупреждает, что судить об американском характере по нескольким чертам опрометчиво. Сам он посвящает этому предмету не менее трети из 1400 страниц своего труда.

Но дело не в количестве страниц и не в многообразии подмеченных черт. Характеристика, приведенная выше, внешняя. Это парадный выход героя на подиум под фанфары. Исследовательская добросовестность и американская привычка все пощупать руками побуждают Лернера заглянуть в душу изображаемого персонажа. Несмотря на пафосный стиль, картина далека от парадной: “В своей жажде самоутверждения он разрывается между легко достижимыми материаль­ными благами и вечно ускользающим чувством собственной цельности. Его не оставляет чувство покинутости, так как старые боги ушли, а новые невесть когда придут. Однако в отличие от людей в предшествующие эпохи он жаждет не святости, не доблести, не красоты, не величия, не спасения своей души, наконец. Это не обремененный моралью человек, для которого на первом месте сила, напор и власть. И, кроме того, это человек, перед которым наконец рухнули все преграды. Он напоминает одновременно и Тамерлана, и доктора Фауста у Марло...”.

Запомним самохарактеристику: “Не обремененный моралью человек, для которого на первом месте сила, напор и власть”. Равно как жутко­ватый образ, синтезирующий Фауста и Тамерлана. На основе, надо понимать, стремления к   н е о г р а н и ч е н н о й   в л а с т и.   В одном случае реализующегося через познание, в другом — через насилие.

Вот здесь уже есть над чем поломать голову. Пожалуй, Лернер на этом этапе нам больше не помощник. Мрачные глубины сознания, как правило, открываются не ученому, а писателю. В самом деле, кто лучше знает душу своего народа, как не классики американской литературы?

Генри Адамс едва ли не первым изобразил американца без этнографических условностей, скетчевого схематизма и прочих упрощений. В книге “Воспитание Генри Адамса” он описал себя — и этот опыт самопознания до сих пор остается одним из лучших в американской литературе. Да вряд ли писатель мог найти другой, столь же колоритный типаж.

Генри Адамс происходил из семьи, сыгравшей выдающуюся роль в становлении американской государственности. Прадед — Джон Адамс был вторым президентом Соединенных Штатов, дед, водивший будущего писателя за руку в школу, — шестым. Семейные предания, общение с дедом связывали Генри Адамса с ХVIII столетием, героической эпохой борьбы за независимость и образования республики. Сам Адамс родился в первой половине XIX века (1838), а умер уже после мировой войны, в 1918-м. В лице Генри Адамса перед читателями предстает не только вершинное воплощение американского характера, но и сама история Соединенных Штатов.

Тем примечательнее автобиографические признания. На каких основах строилась его жизнь? “У уроженца Новой Англии сопротивление было в крови. Подчиняясь инстинкту, мальчик воспринимал мир через призму сопротив­ления (здесь и далее выделено мною. — А. К. ): бесчисленные поколения его предков рассматривали мир как объект для переустройства, пребывающий во власти неистребимого зла, и не имели оснований считать, что полностью преуспели в его истреблении, — они еще не выполнили свой долг. Долг этот заключался не только в сопротивлении злу, но и в ненависти к нему. Мальчикам естественно видеть в любом принуждении враждебную силу, и, как правило, так оно и было, но уроженец Новой Англии, будь то мальчик или взрослый мужчина, за долгие годы борьбы с духовно ограниченной и враждебной средой привыкал получать удовольствие от ненависти , радостей же у него было мало”   (А д а м с   Г е н р и.   Воспитание Генри Адамса. Пер. с англ. М., 1988).

Необходимое пояснение: Новая Англия — место высадки первых поселенцев. Здесь выковывалась американская история, американская государственность, американский характер. Тем значимее сентенция Адамса, где ключевые слова — сопротивление, переустройство мира, враждебная среда, ненависть .

А теперь из этой исходной точки взглянем на американскую литературу, на ее творцов и ее героев, ставших символами американского духа — Мартина Идена, “титана” Фрэнка Каупервуда, “необузданное” семейство Гантов. Они вышли из этой обжигающе холодной, но и закаляющей купели. Ярость, борьба — со сверстниками (за место у ворот, где дают работу), с издателями (за место в литературе), любовь как борьба, философия борьбы — это мир Мартина Идена из знаменитого романа Джека Лондона. “...Я индивидуалист. Я верю, что в беге побеждает быстрейший, а в борьбе сильнейший”, — говорит Мартин. “Мир принадлежит сильным”, — взахлеб повторяет он.

То же может сказать и Фрэнк Каупервуд из драйзеровского “Титана”. Впрочем, почему же только может — он говорит, кричит, бросая вызов всему миру: “Он может, должен и будет властвовать один! Никому и ни при каких обстоятельствах не позволит он распоряжаться собой... Он на голову выше всех этих бездарных и трусливых финансистов и дельцов и сумеет это доказать. Люди должны вращаться вокруг него, как планеты вокруг Солнца”.