«Я решил пожертвовать собой, чтобы спасти остальных. Поверь, Рина, я решился на это не очертя голову, а лишь после того, как пришел к выводу: нейтринное излучение, возникшее при расщеплении кварков, опасно, но убедить в этом мир невозможно. Кто мне поверит, если нейтринное излучение сейчас уловить так же невозможно, как поймать в ладони лунный свет? Предположим, что я все же выступлю и скажу, что кварки нельзя расщеплять, по крайней мере до тех пор, пока не будет найдена защита от нейтринного излучения. А что скажут фабриканты оружия, жаждущие заполучить новый вид излучения, чтобы сделать лучеметы в тысячу раз смертоносней? Да мне тут же заткнут рот, объявят сумасшедшим, упекут в клинику. Что у меня за козыри в этой игре? До тех пор, пока физики научатся ловить нейтрино, может пройти немало лет.

Нет, рано расщеплять кварки. Общество, в котором я живу, еще не созрело для этого. Наука слишком зашла вперед. Наше общество безумно – оно может само себя уничтожить, люди торопливо хватаются за одно, другое, третье, не задумываясь о последствиях. Не знаю, как изменить общество. Я ученый, а не политик. Но все равно – в наше время преступно быть пассивным…»

– Мне казалось, что для Ленца на всем белом свете существовала только физика, – задумчиво сказал Ардонис.

– Вы плохо знали его, Имант. Гуго всю жизнь был человеком с большой совестью, – произнесла Рина. – Он не мог без горечи говорить о загубленных душах Хиросимы, о японских рыбаках, попавших под радиоактивный пепел… Но Гуго всегда считал, что не дело физиков ввязываться в политику.

Ардонис разгладил ладонью конверт.

– Вы уверены, Рина, что Ленц поступил правильно? – спросил он.

– Не могу судить, но и осудить не в силах, – вздохнула Рина. – Но почему, почему он не открылся мне?

– Если бы Ленц открылся вам, случайно о его замысле могли узнать другие, и эффект свелся бы к нулю. Да и потом, разве могли бы вы сидеть, сложа руки, зная, что жизнь Гуго с каждым днем тает, как свеча?

– Не могла бы, – прошептала Рина. – Но остаток своей жизни я хочу посвятить делу, за которое погиб Гуго. Ни один человек на имеет права сидеть, сложа руки, и ждать, пока все полетит в тартарары.

Рина долго не решалась задать вопрос, мучивший ее. Наконец она спросила:

– Вы мне союзник, Имант?

– Союзник, – твердо ответил Ардонис.

– Я знала, – просто сказала Рина. – Но что же можно теперь сделать?

– Нужно, чтобы никто из физиков не сумел отыскать ключи, заброшенные Гуго Ленцем.

Рина бросила взгляд на Ардониса.

– А вам не жаль? – вырвалось у нее. Она понимала, чего стоила Ардонису эта фраза. Ардонису, для которого доселе не было ничего превыше научного честолюбия.

– Жаль, – ответил Имант, вцепившись в поручни так, что пальцы побелели. Помолчал и добавил: – У меня из головы не выходят слова Гуго о том, что цель науки – счастье людей. Иначе наука не нужна. Расщепленные кварки это страшная сила, вырванная из плена. Это оружие, равного которому еще не знал человек. Но как употребит он это оружие? И если ученому это безразлично, то он не ученый, а наемный солдат, ландскнехт, которому неважно, в кого стрелять – лишь бы деньги платили.

– Послушайте, Имант. Если бы Гуго пришел к вам и сказал, что кварки расщеплены, но тайна должна быть сохранена… Что Ленц облучился, но обнаружить излучение невозможно… Что эксперименты нужно прекратить, громогласно признать свою несостоятельность… Вы пошли бы на все это?

Ардонис покачал головой.

– Вы поверили бы Гуго? – спросила Рина.

– Нет. Я, пожалуй, решил бы, что доктор Ленц не в себе.

– И продолжали бы опыты?

– С утроенной энергией.

«Я мог бы прийти к Иманту и рассказать о моей безумно простой идее столкновении встречных пучков – приведшей к роковому результату. Нейтринное облучение? Но медики подтвердят, что я здоров. Ардонис – такой человек, который верит только машинам, приборам и объективным данным. Ардонис – фанатик науки, фанатик физики. Понимаешь, Рина, я даже не мог сослаться на Люсинду: где гарантия, что меня не обвинили бы в подтасовке, в том, что я заранее напичкал счетную машину собственной программой?..»

– Я не все сказал вам, Рина, – произнес Ардонис. – Я ведь тоже получил фиалку.

– Вы?!

– Да.

– Давно?

– Незадолго до смерти Ленца.

– Что же от вас потребовал автор?

– Свернуть опыты. Уничтожить данные экспериментов. Направить армию физиков по неверному пути.

– И вы?..

– Я не из пугливых, – пожал плечами Ардонис.

– А какое время жизни отмерил вам… он? – запнулась Рина.

– Гуго оказался неплохим прогнозистом, – усмехнулся Ардонис, – он точно рассчитал, что если я не замедлю темпы, то решающий эксперимент смогу провести в середине августа. Так оно и вышло. Опыт прошел неудачно – без Гуго все у нас валилось из рук. Я был на волоске от гибели.

– И вы мне ничего не рассказали, – упрекнула Рина.

– Вам хватало и без меня, – махнул рукой Ардонис. – Между прочим, как это ни смешно, фиалка сослужила мне добрую службу: после того как я получил анонимку, полиция, кажется, сняла с меня подозрение в том, что я шантажирую Гуго Ленца.

– Гуго, Гуго… – тихо сказала Рина. – Я поняла: он просто не мог поступить иначе.

Имант повертел в руках конверт и произнес:

– Я долго не мог понять, куда запропастилось печатное устройство Люсинды. Теперь догадался: Гуго отпечатал на нем свои письма. А потом уничтожил это устройство. Видимо, бросил его в дезинтегратор.

Рина забрала письмо Гуго и спрятала его.

– Пора, – сказала она.

Они вышли из легкой кабинки на влажный асфальт, совершенно одеревеневшие от холода. За стеклом бара-автомата мелькнуло внимательное лицо.

Рина и Имант направились по аллее к выходу. Со всех сторон, нависая над маленьким зеленым оазисом, высились серые громады зданий, похожие на химеры. Кое-где, застилая соты окон, теснились облака, заблудившиеся в городских пространствах. Но над головой оставался клочок чистого неба, вечного сияющего неба, которое не могли закрыть самые высокие здания.

Имант думал о том, что Гуго Ленц умер не напрасно. Ценой своей жизни, история которой рано или поздно станет всеобщим достоянием, он приостановил лавину. А теперь дело его, Ардониса, принять эстафету.