- Охотник, да? - и стал задавать мне вопросы, связанные с особенностями охоты в западных штатах. А потом заметил:

- Похоже, вы не очень-то представляете себе, лейтенант, на кого вам предстоит охотиться! - это было еще до того, как я взял себе кодовое имя Эрик, с которым с тех пор не расставался.

- Нет, сэр.

- Что ж, думаю, мы сумеем найти для вас достойную добычу. Если вы не прочь отправиться на крупного зверя, который сам может в вас выстрелить из засады.

В таком или примерно таком духе состоялся наш разговор. Давно это было, и я уже не ручаюсь за дословную точность. Он всегда любил работать с людьми, знающими толк в охоте. Это было первое, что он искал в каждом очередном кандидате в группу. Не то что простых городских ребят нельзя было научить этой науке, коль скоро речь шла о технической стороне нашей работы, но, как он мне потом говорил, простые городские ребята не имеют того спокойствия духа и умения держать себя в руках, которое присуще людям, привыкшим хотя бы раз в год стрелять по живым существам, соблюдая при этом некие жесткие требования и правила.

Городской парень, выпущенный на волю с винтовкой в руках, либо относится к факту смерти слишком серьезно, а к своей работе - с излишним морализаторством - обычно такие выбывали из игры, не выдержав взваленного ими на себя тяжкого бремени вины, - или же, оказываясь впервые в жизни в ситуации вседозволенности, превращались в кровожадных мясников.

Какими критериями руководствовался Мак, вербуя женщин, - да, было у нас тогда несколько женщин в группе, да и сейчас есть, - я не знаю.

Я никогда не стыдился своей работы. С другой стороны, я никогда ни с кем о ней и не говорил - возможно, потому, что мне были даны соответствующие инструкции и я не должен был об этом говорить. Даже моя жена до недавнего времени считала, что всю войну я просидел за письменным столом и занимался пропагандистскими операциями в полевых условиях. Но когда моя Бет столкнулась с правдой, она ее поразила. Наверное, эта правда полностью изменила ее представление обо мне, о себе и о нашем браке. Она-то считала, что ее муж - тихоня, уважаемый добряк с литературными наклонностями, - и вдруг обнаружила, что связала свою жизнь с непонятным, непредсказуемым и потенциально опасным субъектом, способным на такие поступки, которые она себе даже вообразить-то не могла.

Что ж, все мы способны на поступки, которые не можем себе вообразить. Занятая Бет позиция до сих пор меня раздражает, потому что я и сейчас уверен: она ни за что бы не решилась разрушить нашу семью, узнав, допустим, что я был одним из летчиков, бомбивших Хиросиму. Должен заметить, однако, что мне это совершенно непонятно. Почему это я должен уважать и чтить парня, который сбросил огромную дуру-бомбу, и в ужасе открещиваться от другого парня, который, тщательно прицелившись, убивает одного-единственного гада? Сара Лундгрен, кстати, была точно такая же. Она была готова денно и нощно собирать информацию - это была ее работа! - для командования стратегической авиации - информацию, используя которую можно было бы стереть с лица земли целый город или даже два, - но она и помыслить не могла поделиться такой информацией с человеком, вооруженным пистолетом.

Если уж быть до конца честным, то еще до того, как я вновь вернулся в группу, что было, можно сказать, своего рода моей реакцией на уход Бет, а всегда испытывал некоторую гордость от того, что я был в команде Мака. В конце концов это же была элитная организация, - "группа ликвидации", "Mordsgruppe", как называли нас нацисты, - последняя надежда белоручек. Если белоручки натыкались на кого-то, с кем им было не под силу тягаться, они вызывали нас. "Группу У"...

Лу Тейлор пробудилась, когда мы приземлились в Лулео. На летном поле стояли военные самолеты зеленого цвета с тремя золотыми коронами на фюзеляжах; очевидно, это был символ шведских ВВС. От Лулео, если верить картам авиакомпании, мы должны были вначале отправиться к западу, а потом резко взять к северо-западу на Кируну. Когда мы опять поднялись в воздух, я уточнил наш маршрут у стюардессы, и она сказала мне, что нам придется сделать небольшой крюк, потому что шведское командование не позволяет пассажирским самолетам летать над крупной крепостью в Будене. Я впервые услышал об этой крепости и все ломал себе голову, что же это за крепость такая в наш ядерный век и кто кого дурачит...

Вскоре стюардесса объявила, что мы пересекли Полярный круг, а потом подсела к нам на свободное место и, приняв нас, видимо, за туристов, привлекла наше внимание к величественной снежной гряде вдали - становому хребту Скандинавского полуострова. За ним лежала Норвегия. Справа виднелась Финляндия, а за ней сразу Россия. Она с особенной гордостью показала нам пик Кебнекайсе, который, по ее словам, был высочайшей вершиной Швеции. По нашим варварским подсчетам, высота пика достигала семи тысяч футов, или, по более цивилизованной шкале, что-то чуть больше двух тысяч метров.

В тот день Лу уже прочитала мне целую лекцию о метрической системе мер - как будто я не изучал ее в колледже и не пользовался ею при проявке пленки, - я ощутил некоторую усталость от уроков, преподаваемых мне хорошо информированными молодыми особами. Меня все подмывало сказать этой импозантной блондинке, что по дороге к моему родному городку Санта-Фе, штат Нью-Мексико, в нескольких милях от города вы непременно увидите столбик с отметкой "6 тыс. футов", у Плазы взбираетесь аж на семь тысяч футов - и ничто в мире не лишит вас возможности предпринять приятную поездку на десятитысячную высоту близ Сангре де Кристос. Оттуда можно забраться на еще большую верхотуру, если вы не прочь пройтись пешочком. Однако я держал язык за зубами. Добропорядочный житель Нью-Мексико ни за что не позволит себе бахвалиться, подобно техасцу - даже находясь в чужой стране.

В два часа мы приземлились в аэропорту Кируны. Аэропорт представлял собой лишь неприглядное бетонное поле и шест с полосатым флажком, который трепыхался под порывами ветра. У забора стояли три такси. Мы все - пилоты, стюардессы, пассажиры - забрались в эти такси и поехали в город, оставив наш овеваемый ветром самолет стоять в одиночестве посреди арктической пустыни.

Когда полчаса спустя я постучал в дверь гостиничного номера Лу, она крикнула:

- Входите, не заперто!

Я вошел и закрыл за собой дверь. Она сидела перед трюмо в одном пеньюаре и энергично причесывала свои короткие мальчишеские вихры. Ее пеньюар представлял собой практичное одеяние белого цвета, не более сексуальное, чем футболка, но ее обнаженные руки казались весьма недурны и женственны. Тут мне пришло в голову, что она, должно быть, очень фотогенична. Это мне было на руку, потому что фотомодель в этих арктических широтах, наверное, днем с огнем не сыщешь, а наступает такая пора, когда человеческая фигура в кадре становится прямо-таки жизненной необходимостью - хотя бы для обозначения масштаба пейзажа.

- Садитесь куда-нибудь, - сказала она. - Я хочу познакомить вас с нашим распорядком. До конца дня у вас свободное время. Завтра компания пришлет нам гида и машину, и мы поедем на рудники. Они приедут сразу после завтрака. Вы, конечно, захотите осмотреть город - вы сможете сделать это сегодня вечером - и железные дороги, в особенности ту, которая идет на запад, в Норвегию. Она пролегает по очень живописным местам. По ней отправляются товарные составы с рудой в Нарвик - это порт на берегу Атлантического океана. Добраться туда можно только железной дорогой - ну, и еще пешком. Они так и не удосужились проложить автомагистраль в горах... Но самое главное для нас сейчас - это рудники, и я уже обо всем договорилась в Стокгольме, так что вы можете начинать съемки уже завтра. Завтра вечером мы приглашены на ужин одним высокопоставленным чиновником компании. Семейство Риддерсверд. Я солгала и сказала, что мы оба путешествуем налегке, поэтому у вас нет смокинга, но, надеюсь, в вашем барахле найдется костюм и чистая рубашка?