- Как тебе это удалось, черт побери? - спросил я, после того как лейтенант удалился, рассыпаясь в извинениях. - Я уже приготовился остаток своих дней смотреть на небо сквозь решетчатое окошко. Кто такой полковник Борг?

- Полковник Борг? - переспросила она. - О, он старинный приятель Хэла. У него ужасно милая жена! Они приглашали меня к себе на ужин, когда я была тут две недели назад. Ну, пошли, нам надо закончить. А потом еще надо успеть на самолет.

Создавалось такое впечатление, что всю северную Швецию и значительную часть Норвегии населяли старинные друзья Хэла, причем обычно это были высокопоставленные чиновники и у всех у них были страшно милые жены. Для трудяги-фотографа все это существенно облегчало жизнь. Я не задавал вопросов. Я просто шел туда, куда меня вели, и делал, что мне говорили. Спустя неделю после смерти Вэнса мы завершили работу и сели на дневной поезд из Нарвика, который доставил нас на центральный вокзал Кируны точно по расписанию - в 19.45, или без четверти восемь. В Швеции расписание дается по двадцатичетырехчасовой сетке времени, как у нас в вооруженных силах. Это экономит бумагу - в железнодорожных расписаниях не надо писать "утра" или "вечера".

Оказавшись у себя в номере - на время нашего отсутствия номер остался за мной, - я переоделся в более приличный костюм. Наши старые друзья Риддерсверды опять пригласили нас на ужин. Дожидаясь, пока Лу будет готова к выходу, я подготовил пленку и аппаратуру для, как я считал, последнего съемочного дня. Потом она постучала в дверь и вошла, неся в руках пальто, сумочку и перчатки, а другой рукой придерживая сзади платье.

- Проклятая "молния" заела, - пожаловалась она. - Ну почему это происходит всякий раз, когда я тороплюсь?

Она положила свои вещи на стул и повернулась ко мне спиной. На ней было все то же черное облегающее шерстяное платье, которое она надевала по особо торжественным случаям, но всякий раз, видя его на ней, я не мог сдержать улыбки, хотя на нем давно уже не было следов той милой возни, которую мы учинили однажды рано утром. В "молнию" попал материал, и замок не двигался. Я быстро освободил замок. Как мужчину, имеющего пятнадцатилетний стаж семейной жизни, меня всегда подвергают проверке пригодность на "молниях", мотоциклах, автомобилях и реактивных самолетах.

Я застегнул "молнию" до самого верха и по-братски потрепал ее по заду. Мы еще официально не простили друг друга, но два интеллигентных человека, обладающие чувством юмора, не могут проработать целуют неделю без того, чтобы не прийти к какому-то взаимопониманию. Впрочем, можно было бы и не трепать. В наши дни хлопать по заду женщину, у которой под платьем надет эластичный пояс, - все равно что тем же манером ласкать Жанну дАрк полных боевых доспехах.

- Путь открыт, - сказал я. - Я попросил порт вызвать такси. Вероятно, машина уже нас ждет.

Она стояла не шелохнувшись. Ее взгляд был устремлен на комод, где аккуратным рядком, точной солдаты на параде, стояла внушительная шеренга кассет с пленками. Она вопросительно посмотрела на меня.

- Это весь наш улов, мэм, - сказал я. - Я выстроил их, чтобы полюбоваться. Утром я их упакую и отправлю бандеролью.

Она, похоже, была удивлена.

- А я-то считала, что ты заберешь их с собой в Стокгольм. Я помотал головой.

- Я передумал. Зачем рисковать и отдавать цветные пленки здесь в проявку, когда я смогу это сделать Нью-Йорке. Что же касается черно-белых, то я знаю одну студию, где это сделают лучше, чем я, запершись в гостиничной ванной. Конечно, придется на таможне выдержать небольшую битву, но, как мне сказали, шведские власти позволяют отправить отснятую, и непроявленную пленку - надо только оформить завещание.

Наступило молчание. Она стояла ко мне спиной, но я мог видеть ее лицо в зеркале. Я подложил ей большую свинью: она-то полагала, что эти пленки постоят тут еще несколько дней. Лу быстро соображала. Она неестественно рассмеялась и взяла одну кассету.

- Господи, сколько же их! То была типичная реакция дилетанта. Эти кассеты! сходят с фабричного конвейера милями и милями, а дилетант считает, что каждый такой цилиндр бесценен и незаменим. Лу по-прежнему относилась к фотографии как тот пенсионер, который вставил когда-то в свою "лейку" пленку и бережет ее, решаясь на Рождество сделать пару-тройку кадров. Мне так и не удалось втолковать ей, что пленки, как и боеприпасы, - материал расходуемый.

- Да, - отозвался я. - Ужасно много. Но тут нет ни одной стоящей, мэм!

Она бросила на меня удивленный взгляд через плечо.

- Что ты хочешь сказать?

- Я в данном случае говорю, конечно, с эстетической и редакторской точки зрения, - дразнил я ее, - а вовсе не с чисто технической. В техническом смысле мы отсняли массу чудесных негативов, но в смысле материала для журнальных иллюстраций все это полнейшая чепуха и скучнейшая чушь. Мне казалось, ты и сама это понимаешь.

Она развернулась ко мне.

- Если ты так считаешь, зачем же ты все это снимал? - злобно спросила она. - Почему же ты мне не сказал?

- Лу, не надо разыгрывать из себя наивную дурочку - теперь, когда мы уже сделали большую часть работы. Ты заставила меня прошагать сотни миль и отщелкать сотни ярдов пленки, таская меня по самым неинтересным и мрачным местам, не имеющим никакого отношения к статье, для которой мы якобы собирали иллюстративный материал. Всякий раз, когда я намеревался снять что-то действительно стоящее, что-то интересное, представляющее хоть какую-то познавательную или эстетическую ценность, ты начинала в нетерпении бить копытом и поглядывать на часы. И нечего теперь взирать на меня широко раскрытыми глазами и задавать идиотские вопросы. Ты же прекрасно знаешь, почему я снимал все в точности так, как ты просила. Я ждал, когда на горизонте появится некий человек. Человек по имени Касселиус. Теперь я полагаю, что он может появиться в любую минуту, - в особенности если ты сообщишь ему, что все эти пленки завтра отправятся международной бандеролью через океан.

Она облизала губы.

- Почему ты думаешь, что я имею какое-то отношение к этому человеку? Как ты его назвал?

- Перестань, Лу!

- Каселиус? - переспросила она. - А почему думаешь, что этот Каселиус должен, появиться?

- Ну, считай, что это просто мое наивное и глупое предположение, но у меня такое ощущение, что страшно интересуется этими пленками, которые любой! журнальный редактор выбросит в мусорную корзину.

- Что ты хочешь этим сказать, Мэтт?

- А то, милая, что я же не слепой, даже ее иногда веду себя так, чтобы у тебя сложилось подобное впечатление. Используя твои многочисленные связи, мой приличный журналистский стаж, а также прикрывшись нашими американскими паспортами - не говоря уж про задание, полученное от уважаемого американского журнала, - мы одурачили добрейших шведов, и те разрешили нам произвести подобную фотосъемку объектов железнодорожного сообщения, а также рельефа местности в этом важнейшем стратегическом районе. Двух туристов по имени Иван не подпустили бы к первому посту охраны на пушечный;, выстрел, тебе так не кажется?

- Мэтт, я...

- О, не надо только извиняться! План был блестящий, и он блестяще осуществился. И тебе страшно повезло, что в качестве фоторепортера ты заполучила; такого мужика, как я, у которого в этом деле есть свой интерес. Ведь настоящий фоторепортер из респектабельного журнала, обладающий вкусом и самоуважением, не позволил бы себе диктовать, как и снимать. Во всяком случае, он начал бы задавать кучу неудобных вопросов.

Я ждал. Она молчала. Я продолжал:

- Я полагаю, у твоих друзей есть немало разведчиков с опытом работы в сверхсекретных районах, которым мы не смогли подобраться. Но, насколько могу судить, мы все же неплохо поработали, М отсняли целую батарею пленок, запечатлев мае интересных мест в этой стране. Да такие пленки любой шпион-профессионал мог бы с радостью отослать своему начальству. А теперь самое главное - передать все это в нужные руки. Я прав?