*   *   *

Бывает у русских людей желание : “Сгубить себя на миру, на глазах у людей”. Это было в Есенине. Удаль и восторг, доходящие до смерти. Отсюда: пьяницы, губящие себя на глазах у всех, драки в праздники (праздничные убийства, самое частое дело).

Желание показать свою чрезвычайную, непомерную силу, экстаз, восторг, переполняющий душу, доходящий до края, до смерти. На войне — тоже. Закрыть телом дзот, встать в атаку под огнем и т. д.

“На миру и смерть красна!” Так говорит об этом народ.

*   *   *

Прочитал стихи поэта Вознесенского, целую книгу17. Двигательный мотив поэзии один — непомерное, гипертрофированное честолюбие. Непонятно, откуда в людях берется такое чувство собственного превосходства над всеми окружаю­щими. Его собеседники — только великие (из прошлого) или по крайней мере знаменитые (прославившиеся) из современников, неважно кто, важно, что “известные”.

Слюнявая, грязная поэзия, грязная не от страстей (что еще можно объяснить, извинить, понять), а умозрительно, сознательно грязная . Мысли — бедные, жалкие, тривиальные, при всем обязательном желании быть оригинальным.

Почему-то противен навеки стал Пастернак, тоже грязноватый и умильный.

Претензия говорить от “высшего” общества. Малокультурность, нахватан­ность, поверхностность. “Пустые” слова: Россия, Мессия, Микеланджело, искусство, циклотрон (джентльменский набор), “хиппи”, имена “популярных” людей, которые будут забыты через 20—30 лет.

Пустозвон, пономарь, болтливый, глупый, пустой парень, бездушный, рассу­­дочный, развращенный.

Составное:

жалкие мысли, холодный, развращенный умишко, обязательное разложение, обязательное религиозное кощунство. Но хозяина своего хорошо знает и работает на него исправно. Им говорят: “Смело идите вперед, не бойтесь ударов в спину. Мы вас защищаем!” И защищают их хорошо, хвалят, превозносят, не дают в обиду.

*   *   *

Нельзя не обратить внимания на появившуюся в последнее время тенденцию умалить, унизить человеческую культуру, опошлить, огадить великие проявления человеческого духа. Многочисленным переделкам и приспособлениям подвер­гаются многие выдающиеся произведения.

Миф о Христе, одно из величайших проявлений человеческого духа, челове­ческого гения, подвергается систематическому опошлению, осмеянию, не впервые.

Великий роман Толстого, содержащий важнейшие, глубочайшие мысли о человеке, его призвании, его назначении, опошлен и превращен в балетный обмылок. Образ Кармен, бывший символом стремления свободы, духовного раскрепощения для многих поколений европейской интеллигенции (всплеском античного, трагического духа), Кармен — произведение народное. Весь народ­ный дух вытравлен, а сама Кармен превращена в заурядную потаскушку. Также опошляется, унижается Микеланджело или исторические персонажи, снижается сознательно до уровня “современного”, “интеллигентного” культурного меща­нина.

*   *   *

В начале XX века в России появилось искусство, стремящееся утвердиться силой , а не художественной убедительностью. (С той поры такого рода искусство не исчезало совсем. Оно процветает и сейчас.)

Все, что было до него, объявлялось (и объявляется) несостоятельным или “не­­дос­та­точным” (Бальмонт, Маяковский, Прокофьев и др.). В то время как, например, Чехову, бывшему колоссальным новатором, можно сказать “революцио­нером” в искусстве, по сравнению, например, с Толстым, Тургеневым, Достоевским, не приходило в голову унижать своих предшественников. Тем более — тема “унижения” предшествующей культуры не становилась и не могла стать “творческой” темой, как это было, например, в последующие времена.

На первый план выползает “Я” — художника. Заслоняющее от него весь мир и делающее незначительными все мировые события и всех их участников. Честолюбие становится главным в человеке и главным мотивом творчества.

Особенное раздражение, например, у Маяковского вызывала чужая слава . Вспомним только, как унижались им Толстой, Гете, Пушкин, Наполеон. Героями становятся только знаменитые люди, неважно, чем они прославились ( геро­стра­тизм — в сущности!) и какова была нравственная (этическая) высота деяний, приведших людей к славе.

Я — самый великий, самый знаменитый, самый несчастный, словом, самый... самый...

Не следует обманываться симпатией, например, Маяковского к Революции, Ленину, Дзержинскому... Это были лишь способы утвердиться в намеченном заранее амплуа, не более того. Эти люди не гнушались любым способом, я подчеркиваю — любым , для того, чтобы расправляться со своими конкурентами, соперниками (из литературного мира).

Способов — множество, один из них — близкие, по возможности короткие отношения непосредственно с представителями власти, не из числа самых высоких, а во втором, третьем этажах государственной иерархии. Отсюда — возможность издания самостоятельного печатного органа (например, ЛЕФ!), погромный журнал Брика — Маяковского (вроде листка Отто Штрассера18). Маяковский, Мейерхольд и подобные им не гнушались и доносом. См., например, речь Маяковского о постановке МХАТа “Дни Турбиных”19. Донос на Станиславского по поводу спектакля “Сверчок на печи”20.

Луначарский был совершенно в плену у этих людей. И только Ленин прозорливо рассмотрел это явление и увидел в нем разложение и гибель культуры. См., например, его отношение к скороспело возникшим памятникам Марксу, Кропоткину и др., которые были убраны с улиц Москвы, а потом и Петрограда21. Его убийственный отзыв о поэме “150 000 000” (“Махровая глупость и претен­циозность”22. Сия поэма была “подношением” Ленину от группы “Комфут”. См. также запрет газеты “Искусство Коммуны”, где тот же неутомимый Маяковский призывал “атаковать Пушкина”, “расстреливать Растрелли”23, хорош — каламбур!!!

Дальнейшая эволюция “ррреволюционного” поэта, как называл его Горький24, была совершенно естественной. Ибо так говорил Шигалев: “Начиная с крайней свободы, мы кончаем крайним деспотизмом, но предупреждаю Вас, что другого пути нету”25. Все это — метания русского духа.

*   *   *

Без конца повторяются разговоры о том , что XIX век устарел, еще бы — ведь теперь, как-никак, последняя четверть XX! Но для меня лично Русская классика XIX века, романсы и песни Алябьева, Варламова, Гурилева, Глинки, Даргомыжского, Мусоргского, Бородина, Чайковского, Рахманинова — это музыка необыкновенной свежести.

Идеалы и нравственные ценности Русского искусства XIX века в моем сознании не поколеблены, до сих пор мне представляются недосягаемыми вершинами.

XX век только и занимался ниспровержением, но выдвинуть новый нравст­венный идеал , столь же высокий, не смог! Герой (человек) все более и более мельчал, пока не превратился в куклу (Петрушка), нравственных ничтожеств, наподобие персонажей опер Шостаковича или “Воццек”26. Герой — нравственное ничтожество или преступник, а иногда и то и другое. И самое главное, что ему никто не противостоит.

*   *   *

Сытое, самодовольное Ремесло, воображающее, что оно — всемогуще, но способное производить лишь муляж , синтетическое подобие подлинного высокого искусства. Подлинный талант непредставим без откровения , в нем всегда есть загадка, нечто удивительное, которое не проходит даже тогда, когда узнаешь, как это сделано. Художники-имитаторы, умеющие сделать любую подделку, любой муляж подлинного искусства.

Время унижения и опошления художественных ценностей, низведения их на тротуар. Композиторы без стеснения вставляют в свои опусы цитаты, целые фразы и даже целые темы, и даже целые пьесы композиторов-классиков. Музыка эта почти всегда звучит чужеродно, производя впечатление “яркой заплаты на ветхом рубище певца”27. Это скверное поветрие даже приобрело название “коллаж”. [Вырванные из живого контекста] цитаты эти производят подчас нелепое, нехудожественное впечатление.