Но если истмат в советское время неизбежно становился догматом, иначе говоря, не объяснял движение противоречивой жизни, не отвечал, как нынче принято выражаться, “на вызов времени”, то возникает вполне резонный вопрос: а какова же тогда была его роль в общественном развитии?

Попробуем разобраться.

“Революция, — резонно замечает С. Кара-Мурза, — происходила не по истмату”. Этот ответственный тезис автор аргументирует весомо и пространно в своем двухтомнике “Советская цивилизация”, выпущенном практически одновременно с книгой “Истмат и проблема Восток — Запад”.

В другом месте книги автор не менее справедливо подчеркивает: “в послевоенный период мы скорее отходили от марксизма”. Получается, стало быть, что по истмату мы жили от постреволюционного времени до военного. Так? Прикинем...

Нэп — это по истмату? Ничего близкого. Ввели со скрипом, чтобы, простите, “не сдохнуть с голоду”. Индустриализация — это истмат? Ничего общего. Исключительно государственная и архинасущная задача (“иначе нас сомнут”. — И. Сталин ). Коллективизация? О ней уже речь шла: Сталин при коллективизации “шел напролом и не смотрел ни на какой марксизм”. 37-й год. Вадим Кожинов весьма обстоятельно и доказательно убедил нас в том, что это был год “переломный” — государство “побеждало” партийную идеологию. И, наконец, война, к истмату отношения не имеющая.

И что мы имеем в “сухом остатке”?

А то, что по сути, а не по декларациям, мы 70 лет жили и развивались сами по себе, а рядом, подогреваемый армией дармоедов (еще раз прошу прощения — такое “звание” носили не все), жил своей самодостаточной жизнью истмат в виде студенческих, аспирантских и профессорских штудий, ничего не дающих ни для жизни, ни для профессии.

Так что же получается в итоге? Выходит, что классики марксизма-ленинизма, великий Сталин сочиняли какие-то пылкие фантазии, придумы­вали мифологемы, вели миллионы на “последний и решительный” вот так, ЗАЗРЯ, ни за понюх табаку?

Нет, не зря! История великого созидания есть великое оправдание истории.

Попробуем задуматься, почему же Маркс, “обкладывая” “законы” различными оговорками, сочинив малоизвестный “Formen” об альтернативных путях общественного развития, написав три (четыре?) письма Вере Засулич об особом пути России к коммунизму через крестьянскую общину, почему же все-таки Маркс, как великий ученый, видимо, понимая всю зыбкость “законов”, упорно от них не отказывался и, более того, возлагал на них большие надежды?

В обилии слов о Марксе-ученом С. Кара-Мурза в одном только месте с видимой неохотой, словно извиняясь за “промашку” классика, пишет: “...создавая идеологию пролетарской революции, марксизм пошел по пути создания простой и убедительной модели истории”.

Маркс, без сомнения, был великим ученым, он гордился (порой с избытком тщеславия) своими открытиями. Но он напрочь отрицал философию как “науку наук” и все свои открытия делал во имя одной, но пламенной страсти — пролетарской революции. И он был революционером, возможно, не меньше, чем ученым и, видимо, не без основания полагал, что для рево­люции важнее “законы”, а не научные изыски. И в этом был свой величайший резон — “законы” творят ИДЕАЛ. Не будем всуе поминать сакральное слово “религия”, но скажем со всей определенностью: без ИДЕАЛА не совершается ни одна революция, а уж тем более не побеждает.

Именно такого Маркса и восприняли большевики. Такой его револю­ционный истмат и заложили они в советскую идеологию. И, право же, зачем усложнять в сущности простую истину: абсолютное большинство советских людей либо не имели понятия, либо весьма поверхностно представляли себе, что такое “истмат”, но всем своим отзывчивым сердцем вобрали в себя его духовный завет — ИДЕАЛ (ВЕРУ В КОММУНИЗМ).

Этот идеал разбудил  невиданную доселе энергию всего народа и вознес СССР на вершину мировой цивилизации, дал силы одолеть самого страшного и сильного врага за всю историю человечества.

Одним из важнейших свидетельств истории, как известно, является искусство, способное с неповторимой убедительностью запечатлеть в художественной форме общественное сознание.

Три уникальных феномена советской цивилизации — литература, кино и песня — займут в мировом пантеоне искусства свое особое место, именно как творения великой жизнеподобной мечты (идеала), духовно окормляющей высокие человеческие устремления и смягчающей реальную жизнь особой человечностью, опрятностью чувств и красотой поступков. Обратим внимание на нынешние “стремления” и на то, кто и как их “окормляет”, чтобы понять великий смысл жизни с ИДЕАЛОМ, порожденный у нас, между прочим, тем истматом, который С. Кара-Мурза называет “вульгарным”.

Строго говоря, “вера в коммунизм” — не изобретение Маркса. Но он придал этой вековечной мечте угнетенных идею НЕОБХОДИМОСТИ — НЕИЗБЕЖНОСТИ (и даже сегодня это долженствование невозможно оспо­рить; можно ли его доказать — это другой вопрос).

Вот почему, как справедливо замечает С. Кара-Мурза, в России, где революция совершилась не по истмату, “именно в понятиях марксизма воспри­няла наша культура мечту о коммунизме”.

Больше того. Ощущение, что “вера в коммунизм” напрямую вытекает именно из марксизма, такое ощущение у людей в СССР было всегда... Покуда верили.

Но как бы там ни было, “вера в коммунизм”, если говорить о сущности явления “советская цивилизация”, раскрыла в советских людях “русскую тайну”, предмет восторженного удивления и желчной зависти Запада, рождающей у них комплекс неполноценности, — они ненавидят и страшно боятся России. Тайна эта — феномен “мобилизационного сознания” — русский уникальный прыжок в НЕВОЗМОЖНОЕ.

Я думаю, что главная причина победы в Отечественной войне ( в условиях, теоретически полностью исключающих победу) заключается в том, что советские люди сумели выдержать СВЕРХПРЕДЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ, какое не проявил и не может проявить ни один народ в мире. Три главных фактора помогли держать напряжение: русский архетип, советская тоталитарная цивилизация и ее вождь Сталин — неповторимый гений мобилизационной системы.

Умением держать сверхнапряжение объясняется, по-видимому, и терпение народа последние десять катастрофических лет. Трудно поверить, но, судя по всему, предел терпения, рождающий, как утверждают историки, пугачевых и разиных, еще не наступил. Но пружина сжимается...

Чувство мобилизации-рывка — вектор русского этнического сознания. В период его зарождения это чувство самым естественным образом формиро­валось под влиянием особой географии России: короткий период посева, короткое лето для вызревания зерновых, короткое время жатвы. Чтобы выжить в таких условиях, как отмечает Ключевский, природа требовала от русских невиданного в мире напряжения человеческих сил в короткий период вре­мени.

Но мобилизация не может длиться долго. Это ведь надрыв, пассионар­ность, полное исчерпание психических и физических ресурсов, даже тех, избыточных, заложенных в человеке природой.

Расслабление (демобилизация) объективно неизбежно. И тогда же неизбежно возникает вопрос о социальных мотивациях (индустриализация прошла, война выиграна) — как теперь стимулировать энтузиазм? Ведь “мобилизационное сознание” — это добровольная и счастливая жертвенность, которая не только напрягает сверх меры, но и подвигает мириться с материальными лишениями, постоянно ощущать их временность, опираясь на устойчивую психологию “светлого будущего”. Что предложить народу, когда “временность” истекает и возникает опасность девальвации самой идеи “светлого будущего” (более чем скромный достаток, коммуналки, постепен­ное расслоение людей по уровню жизни — все это не могло длить жертвенность беспредельно). Выбор был небогат, а если быть точнее — материальный стимул неизбежно выходил на социальную “авансцену” советской системы.

А это, в свою очередь, потребовало от системы очень ответственного шага, который, как показала история, должен был испытать русский социализм на жизнеспособность. Было жизненно необходимо, не ревизуя “законы” (“вера в коммунизм” должна быть незыблемой, это самая главная несущая опора цивилизации; когда она начинает колебаться, открывается путь к катастрофе; так и случилось), осуществить плавное и плодотворное реформирование мобилизационной системы приблизительно так, как это сделал Китай. (Речь идет не о конверсии, ее мы провели блестяще после войны; разговор о реформировании системы.) Но такой шаг требует гения реформ. Увы, во всей истории России — это самый большой дефицит.