Заступаются они (“либералы”, и в частности из журнала “Сло­во”. — Н. Н. ) за жидов, во-первых, потому, что когда-то (в ХVIII столетии) это было и ново, и либерально, и потребно. Какое им дело, что теперь жид торжествует и гнетёт русского? Для них всё ещё русский гнетет жида. А главное, тут вера: это из ненависти к христианству они так полюбили жида; и заметьте: жид тут у них не нация, защищают они его потому только, что в других к жиду подозревают национальное отвращение и ненависть. Следова­тельно, карают других, как нацию...”.

Нельзя не обратить внимание на замечание Достоевского в скобках, что-де “жидов” в литературу прибывает всё больше и больше. В современной ему русской литературе среди заметных писателей как раз не было практически евреев, кроме разве что небезызвестного поэта и переводчика Петра Исаевича Вейнберга, “Гейне из Тамбова”, родного дедушки убийцы Столыпина Мордки Богрова, печатавшего в некрасовском “Современнике” “Записки еврея”, да знаменитого Якова Брафмана, автора “Книги кагала”. Это уже к концу ХIX века в журналистику и литературу действительно стало прибывать всё больше и больше представителей еврейской нации, чтобы занять в русской литературе ХX века, уже в советской литературе, домини­рующее положение. Видимо, Достоевскому и впрямь был присущ дар провидца. Но если бы его письмо к Грищенко (или аналогичное выступление в “Дневнике писателя”) было опубликовано при жизни автора, оно бы вызвало недоумение у многих современников; упрочило бы слухи о его болезнях и спровоцировало бы волну обвинений в крайнем шовинизме.

Достоевский и сам это понимал. В том же письме к Грищенко он замечает попутно, что стоит только повести речь о потребностях, нуждах, мольбах своей, русской, нации, как “либералы” тут же обвинят тебя в шовинизме. И в одной из последних записей-заметок к намечаемому “Дневнику” он то ли с сарказмом, то ли с горечью усталости размышляет: “ Жиды . И хоть бы они стояли над всей Россией кагалом и заговором и высосали всего русского мужика — о, пусть, мы ни слова не скажем: иначе может случиться какая-нибудь нелиберальная беда ; чего доброго подумают, что мы считаем свою религию выше еврейской и тесним их из религиозной нетерпимости, — что тогда будет? Подумать только, что тогда будет!..”

Сарказм писателя имел под собой веские основания — и спустя десяти­летия после его смерти один из таких “либералов”, гражданин мира В. В. Набоков, к примеру, безапелляционно заявлял: “Нужно сказать, что Достоевский испытывал совершенно патологическую ненависть к немцам, полякам и евреям, что видно из его сочинений”6.

Следуя логике автора “Лолиты”, Достоевский, “породивший” старика Карамазова, Свидригайлова и им подобных героев, испытывал “патологи­ческую ненависть”, скорее всего, — к русским.

4

Да, Достоевский прекрасно сознавал — что тогда будет.

Ему уже приходилось объясняться, оправдываться по поводу своего неприкрытого “антижидовского шовинизма”. Слишком видную роль в общест­венной жизни России стал он играть в последние годы жизни, каждое слово его, каждый поступок вызывали резонанс в образованных кругах. Так, к примеру, писательница и общественная деятельница В. П. Леткова-Султанова вспоминала, как молодежь конца 70-х годов прошлого века реагировала “на Достоевского”: “В студенческих кружках и собраниях постоянно раздавалось имя Достоевского. Каждый номер “Дневника писателя” давал повод к необуз­дан­нейшим спорам. Отношение к так называемому “еврейскому вопросу”, отношение, бывшее для нас своего рода лакмусовой бумажкой на порядоч­ность, — в “Дневнике писателя” было совершенно неприемлемо и недопус­тимо: “Жид, жидовщина, жидовское царство, жидовская идея, охваты­вающая весь мир...” Все эти слова взрывали молодежь, как искры порох...”

Достоевскому приходилось выслушивать подобные мнения и от молодежи, и от “либералов”, и от товарищей по перу. Получал он письма и в поддержку своей позиции от простых, так сказать, читателей “ДП” (так, некий москвич в течение года прислал ему три письма с призывами и дальше “вести беспощадную борьбу с евреями”), но больше стало приходить писем от самих евреев, желающих вступить с писателем в диалог, оспорить его утверждения и выводы. Сохранилось, к примеру, шесть писем к Достоевскому от А. Г. Ковнера, литератора, а на момент переписки и арестанта (присвоил, служа в банке, 168 тысяч рублей), наполненных полемикой с автором “ДП” и его взглядами. Послания эти были насыщены философскими рассуждениями и автобиогра­фи­ческими исповедальными подробностями. Между прочим, этот Аркадий (Авраам-Урия) Ковнер за несколько лет до того, будучи фельетонистом газеты “Голос”, из номера в номер критиковал и издева­тельски высмеивал только что появившийся тогда “Дневник писателя”. Скорей всего, именно автора этих фельетонов в первую очередь имел в виду Достоевский, когда объяснял читателям в очередном выпуске номера “Гражданина”, почему он не отвечает на эти злобные нападки: “Во-первых и главное: не отвечать же всякому шуту?”. В контексте же нашей темы интересны те фрагменты из переписки великого русского писателя, бывшего каторжника, с малоизвестным литера­тором-евреем, арестантом, если можно так выразиться, действующим , в которых затрагивается еврейский вопрос. На первые два послания Ковнера Достоевский отвечает подробнейшим письмом, и в частности пишет:

“Теперь о евреях. Распространяться на такие темы невозможно в письме, особенно с Вами . Вы так умны, что мы не решим подобного спорного пункта и в ста письмах, а только себя изломаем. Скажу Вам, что я и от других евреев уже получал в этом роде заметки. Особенно получил недавно одно идеальное благородное письмо от одной еврейки (Г. В. Брауде. — Н. Н. ), подписавшейся, тоже с горькими упреками. Я думаю, я напишу по поводу этих укоров от евреев несколько строк в февральском “Дневнике” . Теперь же Вам скажу, что я вовсе не враг евреев и никогда им не был. Но уже 40-вековое, как Вы говорите, их существование доказывает, что это племя имеет чрезвычайно сильную жизненную силу, которая не могла, в продолжение всей истории, не формулироваться в разные status in statu. Сильнейший status in statu бесспорен и у наших русских евреев. А если так, то как же они могут не стать, хоть отчасти, в разлад с корнем нации, с племенем русским? Вы указываете на интеллигенцию еврейскую, но ведь Вы тоже интеллигенция, а посмотрите, как Вы ненавидите русских, и именно потому только, что Вы еврей, хотя бы интеллигентный. В Вашем 2-м письме есть несколько строк о нравственном и религиозном сознании 60 миллионов русского народа. Это слова ужасной ненависти, именно ненависти, потому что Вы в этом смысле (то есть в вопросе, в какой доле и силе русский простолюдин есть христианин) — Вы в высшей степени некомпетентны судить. Я бы никогда не сказал так о евреях, как Вы о русских. Я все мои 50 лет жизни видел, что евреи, добрые и злые, даже и за стол сесть не захотят с русскими, а русский не побрезгает сесть с ними. Кто же кого ненавидит? Кто к кому нетерпим? И что за идея, что евреи — нация униженная и оскорбленная. Напротив, это русские унижены перед евреями . Но оставим, тема длинная. Врагом же я евреев не был. У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие и теперь ко мне за советами по разным предметам, а они читают “Дневник писателя”, и хоть щекотливые, как все евреи за еврейство, но мне не враги, а, напротив, приходят...”.

Нет, недаром Достоевский нашел время и силы на это длинное много­страничное письмо. Он понимал, что пришла пора объясниться. Действи­тельно, невозможно долгие годы, имея такой авторитет, такое влияние на oбщество, без последствий кричать об угрозе status in statu, о закабалении русской нации и даже всего мира нацией “жидовской”. И ещё нюанс: Ковнера то ли тюрьма исправила, то ли время, но злобный тон его фельетонов времён “Голоса” сменился на уважительный и почтительный тон частных писем к автору “Дневника писателя”. Однако ж не все евреи выдерживали такой подобающий тон в переписке с великим романистом и публицистом, вероятно, кое-кто опускался до прямых угроз. Судить об этом можно хотя бы по эпизоду, воссозданному в письме гимназиста из Витебска В. Стукалича, написанном в конце марта или начале апреля 1877 года. Этот юноша из разряда задумывающихся русских мальчиков, не по годам серьёзный и начитанный, некоторое время состоял с автором “Бесов” в интенсивной переписке, лично с ним встречался по приезде в Петербург. Так вот, после такой встречи гимназист пишет в своём письме ещё из Петербурга, перед отъездом домой, по горячим следам: “...Когда Вы шутя сказали, что жиды просто убьют Вас, у Вас в глазах мелькнуло странное выражение; Вы как будто ожидали посмотреть, какое впечатление произведут на меня Ваши слова, не приму ли я их серьёзно, чтобы таким образом судить, возможно ли что-либо подобное. У меня действительно мелькнул испуг на лице, но это оттого, что мне сделалось страшно за Вас. Неужели, мелькнуло у меня, Вы до такой степени мнительны? Ведь это, пожалуй, что-то вроде помешательства Пишут же они только к Вам потому, что известен им Ваш адрес. Если же еврей прочтет ругательную статейку в газете или журнале, к кому ещё обратиться?..” Как видим, Достоевский ещё пытался шутить на эту опасную тему, но серьёзное, необходимое объяснение с раздраженной публикой и “потенциальными убийцами” явно назрело.