— Слушаюсь, ваше сиятельство… А куда везти?

— В крепость.

— Нет, — Иван Дмитриевич заслонил Стрекалову. — Я не позволю.

Певцов и Рукавишников, переглянувшись, устремились к нему, но рядом с Иваном Дмитриевичем встал его новый друг, Преображенский поручик, которому уже нечего было терять. Он выхватил шашку, свирепо хакнув, отмахнул ею перед собой — уих-вьих! — и повернулся к Шувалову:

— Ваше превосходительство, это я отомстил князю фон Аренсбергу.

— Берегитесь! — крикнул Певцов, не решаясь подойти ближе.

Шувалов отшатнулся, а поручик, сделав шаг вперед, припал губами к лезвию и протянул ему шашку:

— Вот орудие моей священной мести…

От дыхания туманное пятно растеклось по клинку. Когда оно съежилось и растаяло, Шувалов опасливо принял шашку, не зная, что с ней делать дальше.

— Довольно ломать комедию! — не выдержал Хотек. — Ваши актеры хороши, но почему вы не объяснили им, что Людвига задушили подушками?

Стрекалова умоляюще смотрела на Ивана Дмитриевича:

— Что же вы молчите? Вы обещали уличить убийцу!

* * *

Кровь у Константинова текла из носу и скоро перестала. Он поднялся. У двуглавых орлов на пуговках образовались проплешины в оперении, как после линьки, — оттого, что ими пробороздили по камням. Нижняя пуговица вовсе оторвалась. Глаз, метко пораженный трактирным половым, начал заплывать, остальное все было в порядке.

Он ощупал в кармане золотые монеты. К первой, найденной Иваном Дмитриевичем в княжеской спальне, прибавилась еще одна; Константинов не собирался возвращать ее половому — это будет штраф за причиненное увечье. Наполеондоры утешающе звякнули друг о друга.

Небо затянуло тучами, дул ледяной ветер со снегом. Константинов собрал с бровки тротуара немного снежку и приложил к переносице. Хотел поискать пуговицу, но справа послышался удаляющийся свист — веселый итальянский мотивчик. Константинов, как суслик, побежал на свист. Непрочные весенние хлопья таяли на щеках, но снегу все подсыпало, ветер превратился в самый настоящий буран. Светлобородый шел впереди, его широкая спина то пропадала в метели, то опять выныривала. Константинов не отставал. Улицы, каналы, мосты, разгулявшаяся Нева глухо шумит в темноте, катит белые барашки на узкий ледяной припай у берега; вымершие линии Васильевского острова. Дважды попадались по пути будочники, один раз проехали навстречу трое верховых жандармов с офицером, но Константинов никого не позвал на помощь, он боялся спугнуть и упустить преследуемого. Примерно через час вышли к порту. Мимо таможенного поста, мимо амбаров, магазинов, сараев, освещенных кое-где полупогасшими фонарями, вдоль гигантских куч угля и бесконечных поленниц, лавируя между грудами кулей, пустых ящиков и каких-то диковинных иностранных клеток из проволоки, в которых бог весть чего перевозят, двинулись к берегу. Светлобородый уверенно подошел к причалу, где стояло небольшое стройное судно с длинной и тонкой, похожей на самоварную, трубой, вскарабкался по трапу и сгинул за бортом. Константинов с трудом разобрал полузалепленное снегом название парохода: «Триумф Венеры».

Еще через час он был на квартире у начальника. Жена Ивана Дмитриевича, встревожившись, хотела для поисков мужа заложить Константинову казенных лошадей — Забаву и Грифона, но тот отказался. Как ни важно было дело, за такую наглость свободно и по уху схлопотать от любимого начальника, От лошадей отказался, взял приготовленные для Ивана Дмитриевича бутерброды с салом в полотняном мешочке и поспешил в Миллионную. Коли дома нет, значит, там. Где ему еще быть в эту ночь.

* * *

Дверь распахнулась, в гостиную влетел Стрекалов — он подслушивал в коридоре; пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, и схватил жену за руку:

— Катя! Это я убил. Я!

Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову, Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья — круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами, в которых чудились маленькие рожки.

— Вы кто такой? — обалдело воззвал Шувалов.

— Не верьте ему! — воскликнула Стрекалова. — Это мой муж. Он не способен… Дурак! Иди домой.

Стрекалов опустил ее запястье. Лицо спокойно, толстые губы сжаты.

— Не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.

Она попятилась:

— Нет, не верю… Нет…

— Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.

«И они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане.

Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски:

— Ты? — Она возвышалась над ним почти на целую голову.

— Я, Катя, — сказал Стрекалов. — Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.

Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое, вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад:

— Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!

Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.

— О-ой! — завыла она. — Баба я глупая! Прости меня!

Все молчали. Стрекалов сперва затих, потом все смелее начал поглаживать жену по талии, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.

— Не плачь, Катя, — говорил. — Не плачь, милая. Каторгу-то мне не присудят, только поселение…

— Вы, граф, услышали то, чего хотели, — без особой уверенности сказал Шувалов Хотеку.

— А ты в Сибирь за мной поезжай, — советовал Стрекалов. — Ни разу не попрекну… Коз заведем, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?

— Бедный мой! — рыдала она. — Оба вы мои бедные… Что творю! Господи-и!

Ее душе было тесно в теле, телу — в платье, шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску, хотелось ласково провести по ней пальцем.

Иван Дмитриевич тронул Стрекалову за плечо:

— Катерина… не знаю, как по батюшке… Вы в смерти князя совсем не виноваты. Ваш супруг лжет.

— Ты врешь? — она с надеждой взглянула на мужа.

— Он обманывает… Но такая ложь требует от человека больше мужества, чем собственно убийство.

Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума. И это правильно, иначе бы мир перестал существовать.

— Лжет? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?

Сам тон вопроса убеждал, что посол вовсе не заинтересован в поимке преступника: лишь в такой ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.

— Клянусь, Катя! Я убил! — опомнившись, выкрикнул Стрекалов.

— Молчите! — приказал Иван Дмитриевич. — Какая Сибирь? Какие козы? Какие, черт побери, пуховые платки? Замод Цилль, вот что! — Он прошелся по комнате, остановился перед Хотеком: — Прошлую ночь господин Стрекалов провел в Царском Селе. Его алиби безупречно. Есть свидетели…

— Смотрите! — поручик ткнул под нос Хотеку прокушенную ладонь. — Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.

Там, на вершине жертвенного алтаря, и он и Стрекалов, может быть, впервые в жизни испытали чувство судьбы и свободы. Спускаться они не хотели. А если сказать им про замок Цилль? Нет, все равно не захотели бы… Невидимый, к ним подошел Боев и встал рядом. Три человека, добровольно принесших себя в жертву во имя любви — к родине и к женщине, плечом к плечу стояли в центре гостиной. Иван Дмитриевич смотрел на них с восхищением, но без умиления. Умиление расслабляет, а ему сейчас нужно было иметь твердое сердце.

— Сумасшедший дом, — сказал Шувалов. — Давайте, граф, на всякий случай арестуем их обоих.

— Это ничего не изменит, — ответил Хотек. — Мой ультиматум остается в силе.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: