– Да.

– Встретила я тебя совсем не так, как бы мне хотелось, – а ты ничего не понимал и обиделся на меня.

– Почему ты ничего не сказала мне?

– И что получилось бы? Ты ведь остался бы со мной...

– Да.

– Я долго думала – говорить тебе или нет. Решила, что скажу все потом, когда это кончится. И ты уехал...

Она замолчала, и Александр тихо сказал:

– Если тебе тяжело рассказывать – не надо.

– Нет, ничего... Это ведь только наше с тобой – кому же мне еще говорить? Да и тебе нужно все знать.

Александр промолчал, соглашаясь с ней.

– И ты уехал – обиженный, непонятый... Но знаешь, мне и в голову не пришло ответить на твою обиду тем же. Я как-то сразу... повзрослела, что ли, и чувствовала себя ответственной за твое будущее. Я решила, что все это должно касаться только меня одной, и я должна справиться со всем сама... И пока ты был рядом, я ничего не боялась... А как уехал – такой маленькой и слабой показалась я самой себе! И дело было не только в этом... затруднении. Мне страшно было думать, что придется ждать еще почти полгода, пока я увижу тебя. Чуть ли не ежедневно я обходила все наши места, даже искала твои следы, вздрагивала от шагов под окнами и кидалась смотреть – вдруг это ты? Как ты мне был нужен тогда, Саша! Сколько раз по пути домой мне казалось, что где-то впереди идешь ты или уже ждешь меня дома, и я бросалась чуть ли не бегом и заглядывала в лица тех, чья фигура хоть немного напоминала твою. Иногда мне все это казалось страшной несправедливостью – за что такое наказание? Почему после всего, что было у нас – вдруг такая пустота и одиночество? Почему нельзя сделать так, чтобы нам было хорошо? Не знаю даже, с чем это можно сравнить... А тут начались неприятности – аборт, осложнения, да и мама доводила меня своими упреками до того, что я в истерике запиралась в своей комнате и целыми днями не выходила оттуда. В общем, я так и не смогла оправиться до твоего приезда...

– А ты не могла написать мне об этом?

– Я пробовала, но у меня ничего не получалось... Ну вот и Надя идет...

Лиля мягким движением высвободилась из его рук – и когда она повернулась, он увидел, что лицо ее спокойно, словно говорила она что-то обыкновенное, будничное, – а ему пришлось отвернуться и нарочито долго вытаскивать сигарету, разминать ее и закуривать.

Лиля пошла встречать Наденьку – та влетела с обычным смехом, что-то быстро и весело заговорила, но уже через минуту притихла, словно понимая, что в ее отсутствие в доме произошло что-то важное, несовместимое с ее веселостью и смехом, и что об этом не нужно расспрашивать, надо оставить взрослых вдвоем – решать их непонятные дела – и скорее идти на улицу. И как только она поела – сразу ушла, даже не заглянув в комнату. И Лиля тут же вернулась к Александру.

– Давай сядем.

Они сели рядом, касаясь плечами друг друга, Лиля осторожно взяла из его пальцев сигарету и зажала руку между своими ладонями – и только тогда он заметил, что рука его подрагивает.

– Дать тебе коньяку? – спросила Лиля.

– Нет... Говори, что было дальше.

– Что было дальше... Ты приехал зимой, но наша встреча, как сам, наверно, помнишь, получилась еще хуже, чем в августе. И дело было не только в моем нездоровье. Я уже начала понимать многое из того, о чем ты, вероятно, даже не задумывался. Я еще не знала, что начал действовать... как бы поточнее сказать... автоматизм, что ли, закона разобщенности судеб... Господи, как это неловко... Но ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да.

– Но твои письма уже приготовили меня к тому, что ты приедешь другим. И ты действительно приехал другим. Ты все еще любил меня, но далеко не так, как прежде, только часть тебя была со мной. Ты много говорил об университете, о друзьях, об учебе, – и я видела, как захватила тебя эта новая жизнь, как она буквально на глазах меняет тебя и как сильно уже успела изменить. И меня эти полгода изменили, конечно, но совсем по-другому... Я ведь даже не могла рассказать тебе о том, что произошло со мной, – уже не было той близости, которая позволила бы мне сделать это. А все остальное было так незначительно по сравнению с тем, что мне пришлось пережить. Вот почему я все больше молчала тогда. Да если бы и решилась тогда обо всем рассказать тебе – многого ты просто не смог бы понять. Ты уж прости, что я так говорю...

– Ну что ты... Это же правда.

– И когда ты опять уехал... Все пошло так, как и должно было... У тебя была своя жизнь, у меня – своя. Свободного времени у меня было немало, и передумала я за тот год столько, сколько, пожалуй, и за всю жизнь до этого не думала. Искала ответы на все эти вопросы – почему так получилось у нас и что же дальше будет? Думала о том, что было у нас в то лето. Разное приходило мне тогда в голову... И как-то постепенно начала понимать – было такое, что встречается, вероятно, нечасто, и, может быть, вся беда наша только в том, что слишком рано пришла к нам эта любовь и обоим оказалась не по силам... Думал ты об этом когда-нибудь?

– Нет.

– Может быть, я и не права, не знаю... Но ведь только вспомни, что у нас было тогда, Саша!

И он увидел, как волнение исказило ее лицо, – оно стало некрасивым, почти безобразным, – как сразу, в одно какое-то мгновение, исчезло все ее спокойствие – Лиля закрыла лицо руками и судорожно всхлипнула. Александр обнял ее за плечи, и Лиля сама прижалась головой к его груди. Он молчал, чувствуя, как тяжело напряглось ее тело под его руками и она изо всех сил сдерживает себя, чтобы не разрыдаться. И она сдержалась, осторожно высвободилась из его объятий, улыбнулась сквозь слезы:

– Ну вот, раскисла... Давай все-таки выпьем немного?

Он кивнул, и Лиля принесла рюмки и бутылку с коньяком. Когда он наливал, она засмеялась:

– Мы с тобой такие пьяницы, что этого богатства нам хватило бы на неделю.

«Почему хватило бы?» – едва не спросил он, но промолчал и опустил голову, чтобы она не заметила его страха, вызванного этим «хватило бы».

– Ты помнишь все эти школьные романы наших ребят? Помнишь, как нам смешно было наблюдать за их детскими ссорами из-за пустяков – кто-то там не так посмотрел, прошелся с другим, что-то не так сделал? – спрашивала Лиля. – Уже тогда, – понимаешь, тогда, задолго до нашего лета, – все у нас было не похоже на так называемую первую любовь – с ее бессознательным эгоизмом, наивным тщеславием, с ее мелкой ревностью и дешевым кокетством. А то лето – вспомни, Сашенька! Разве тогда в нашей любви было хоть что-то детское, незрелое? И дело вовсе не в том, что мы нарушили неписаные законы целомудрия. Без этого, вероятно, мы просто не могли обойтись, и это было так естественно... Важно другое. Вспомни, какое наслаждение доставляло нам уступать друг другу, с какой бесконечной доверчивостью мы открывали свои души, как мгновенно замечали малейшие изменения настроения, как дерзко отстаивали перед всеми право на нашу любовь... Вот тогда действительно ничто не могло помешать нашей любви... А тот случай с трамваем – помнишь?

– Да...

– Я стала переходить улицу, и вдруг ты грубо схватил меня за плечи и с такой силой оттащил в сторону, что потом у меня долго не сходили синяки от твоих пальцев. А когда я взглянула на тебя, то страшно перепугалась – у тебя было совершенно белое лицо, и мне показалось, что ты вот-вот упадешь в обморок... А ведь ничего страшного не было. И трамвай был далеко, да и до рельсов оставалось еще несколько метров. Но разве ты думал об этом? Ты просто мгновенно среагировал на опасность, – даже только на намек на опасность, которая могла угрожать мне. Какой инстинкт сработал в тебе? Разве за себя ты мог так испугаться? А какое беспокойство временами охватывало меня, если я не видела тебя несколько часов... А ведь никаких причин для беспокойства не было. Просто вдруг ни с того ни с сего приходила мысль: а вдруг с тобой что-нибудь случилось? И напрасно было взывать к разуму и убеждать себя – да что с тобой может случиться? Но ведь с кем-то случаются несчастья, кто-то попадает под машину, кто-то тонет, – да мало ли что, вдруг и с тобой? И я бежала к тебе – только посмотреть на тебя, только убедиться, что ты жив и здоров...