Наряду со словом "кризис", которое практически не сходит со страниц научно-исторической периодики последнего десятилетия, на них замелькали ставшие не менее "популярными" фразы "лингвистический поворот" и "семиотический вызов", В научной периодике появилось множество публикаций, обзоров, полемических выступлений, зачастую весьма эмоциональных, а иногда просто панических. В самом конце 80начале 90-х годов прошли серьезные теоретические дискуссии в журналах "History and Theory", "American Historical Review", "Speculum", "Past and Present", "The Monist" и многих других ^ Споры продолжаются и сегодня. В них принимают активное участие и философы истории, и сами историки. В этих научных дебатах оттачиваются новые концепции, совершенствуются формулировки, создается платформа для будущего консенсуса.
Материалом для моих наблюдений послужили все эти многочисленные публикации в периодике, а также монографические исследования и коллективные сборники статей, вышедшие в последние годы и отразившие не только те вызовы времени, с которыми столкнулись историки на рубеже двух веков и эпох (и даже тысячелетий), но и весь спектр реакций на эти вызовы.
Главный вызов постмодернизма истории направлен против ее представления об исторической реальности и, следовательно, об объекте исторического познания, которые выступают в новом толковании не как нечто внешнее познающему субъекту, а как то, что конструируется язы
26 Hcropuk a nouckax метода
ковой и дискурсивной практикой. Язык рассматривается не как простое средство отражения и коммуникации, а как главный смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение. Вслед за семиотическим отрицанием "невинности" малых лингвистических форм по отношению к описываемой ими внеязыковой действительности, подвергается сомнению "естественность" исторического дискурса как такового, проблематизируется само понятие и предполагаемая специфика исторического нарратива как формы адекватной реконструкции прошлого. Подчеркивается креативный, искусственный характер исторического повествования, выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временнбй ряд.
По-новому ставится вопрос не только о возможной глубине исторического понимания, но и о критериях объективности и способах контроля со стороны исследователя над собственной творческой деятельностью. От историка требуется пристальнее вчитываться в тексты, использовать новые средства для того, чтобы раскрыть то, что скрывается за прямыми высказываниями, и расшифровать смысл на первый взгляд едва различимых изменений в языке источника, анализировать правила и способы прочтения исторического текста той аудиторией, которой он предназначался, и многое другое. Серьезные изменения в связи с формированием постмодернистской парадигмы в историографии происходят в сфере профессионального сознания и самосознания историков, поскольку этот вызов заставляет пересмотреть традиционно сложившиеся представления о собственной профессии, о месте истории в системе гуманитарно-научного знания, о ее внутренней структуре и статусе ее субдисциплин, о своих исследовательских задачах,
Итак, постмодернистская парадигма, которая прежде всего захватила господствующие позиции в современном литературоведении, распространив свое влияние на все сферы гуманитарного знания, поставила под сомнение "священных коров" историографии: 1) само понятие об исторической реальности, а с ним и собственную идентичность историка, его профессиональный суверенитет (стерев казавшуюся нерушимой грань между историей и литературой); 2) критерии достоверности источника (размыв границу между фактом и вымыслом) и, наконец, 3) веру в возможности исторического познания и стремление к объективной истине ("божественной истине западного сознания", по выражению Анны Вежбицкой). В этом смысле, пожалуй, наиболее выразительно звучит название книги П. Новика "Та благородная мечта", в которой обсуждается вопрос об объективности истории ^
Вот почему многие историки встретили "наступление постмодернистов" буквально в штыки. Психологический аспект переживания смены парадигм несомненно сыграл в этом решающую роль. Именно угроза социальному престижу исторического образования, статусу истории как науки обусловила остроту реакции и довольно быструю перестройку рядов
Л П. Репина. Новая kультуpнaя и интеллектуальная история27_
внутри профессионального сообщества, в результате которой смешалась прежняя фронтовая полоса между "новой" и "старой" историей и некоторые враги стали союзниками, а бывшие друзья и соратники - врагами. Эмоциональное предупреждение вечного стража профессиональной исключительности Дж. Элтона о том, что "любое принятие этих (постмодернистских. -Л.Р.) теорий - даже самый слабый и сдержанный поклон в их сторону - может стать фатальным" *, несомненно отражает широко распространенное ныне среди историков старшего поколения состояние. То поколение историков, которое завоевало ведущее положение в "невидимом колледже" на рубеже 60-70-х годов (и ранее), тяжело переживает крушение привычного мира, устоявшихся корпоративных норм.
При этом совершенно очевидно, что "железная поступь" постмодернизма звучит и воспринимается по-разному, например, в США и во Франции, в Германии и в Великобритании, в зависимости от динамики перемен и конкретной ситуации, сложившейся в той или иной национальной историографии. Тем не менее везде на виду, как это бывает всегда, оказались крайности: с одной стороны, заявления о том, что якобы "не существует ничего вне текста", "никакой внеязыковой реальности", которую историки способны понять и описать, с другой - полное неприятие и отрицание новых тенденций.
Именно в американской академической среде дискуссия шла на повышенных тонах. Но подспудно здесь велась и серьезная работа, которая долго оставалась незаметной под пеной модных увлечений и бряцание оружием с обеих сторон. В американском литературоведении, предельно открытом и весьма чувствительном к влиянию последних достижений западноевропейской теоретической мысли, идеи французских постструктуралистов и немецких неогерменевтиков получили благодатную почву, В свою очередь, распространение новых теорий и приемов критики за пределы того, что мы называем художественной литературой, на анализ собственно исторических произведений было связано с концептуальными разработками американских гуманитариев, прежде всего с так называемой тропологической теорией истории '. Поэтому вполне закономерным выглядит тот факт, что в основном усилиями американских историков во главе с ее автором, признанным лидером постмодернистского теоретического и методологического обновления историографической критики Хейденом Уайтом, было создано одно из наиболее перспективных направлений интеллектуальной истории.