Декларирование формального отношения к тексту и уравнивание в правах текстов научных, литературных, художественно-изобразительных, вербальных и невербальных открыло для поборников нового гуманитарного дискурса богатые возможности метакритики.
НАМЕРЕНИЕ И ТЕКСТ
Эти новации оказали сильное воздействие на суждения историков о сущности и результатах исторического исследования. Взгляд на историографический процесс с учетом подходов, формировавшихся в русле когнитивных наук (по выражению П. Новика, "кризис историцизма в конце XX в. носит когнитивный характер"), усложнил отношение к основаниям дисциплины "история", проблематизировал содержание труда историка и достоверность получаемого знания, адекватность его восприятия читателем.
Осознание историками во второй половине XX в. познавательных открытий философской герменевтики и так называемого лингвистического поворота, освоение ими возможностей современного психоанализа и постструктурализма, семиологии, литературной критики - все это содействовало переосмыслению слов, с помощью которых строились рассуждения многих поколений профессионалов: "история", "историческая реальность", "историческое исследование" ("исторический нарратив"), "историческое свидетельство" ("исторический источник").
Идея реконструкции истории "такой, какой она была", воссоздания ее с помощью правильной (истинной, верифицируемой) теории и научных (истинных) методов-способов постижения, объяснения реальности, - уступала место концепту гуманитарного дискурса, создаваемого в соответствии с заданным правилом - режимом истины (по выражению М. Фуко), выбранным жанром, языком, теорией и методом ради культурного сообщения. Устанавливалась зависимость между определенным типом дискурса (историческим нарративом) и способом культурной коммуникации . В целом, познание выглядело как со-общение, а общение как рефлексия.
Сосредоточение внимания историков на изучении самого процесса интеллектуальной деятельности, того, как авторское намерение соотносится с историческим нарративом (авторским текстом), как происходит акт творения понятий, целостностей (типа "средневековье", "Ренессанс", "Просвещение", "кризис XVII века", "промышленная революция" и пр.) из отобранных исследователем дискретных исторических фактов, наконец, каким образом в этом процессе историописания участвует читатель (одновременно выполняющий функции писателя и интерпретатора), актуализировало проблему репрезентации авторского текста и ее взаимосвязи с восприятием читателя. Эти задачи стали определять облик так
/~ И. Зверева. Реальность и исторически нарратив 15
называемой новой интеллектуальной истории, сформировавшейся как феномен в последней трети XX в.
Самоидентификация новой интеллектуальной истории связана с общностью понимания членами этого сообщества предмета изучения. Этот предмет - онтология текста, содержание формы. "Новых интеллектуалов" объединила привлекательная идея преодоления субъективизма средствами метакритики при исследовании творческой деятельности. В отличие от традиционной критики (понимаемой реформаторами как письмо, выражающее жизненный опыт критика, ценностные ориентации, с помощью которых он определенным образом объективирует произведение) метакритика претендовала на то, чтобы выглядеть как чтениеписьмо. В процессе этого чтения критик стремится отрешиться от желания раскрыть первосмысл и, по сути, утвердить свою власть над текстом. В рамках концепции метакритики базовую позицию заняло понятие деконструкции, трактуемое не как метод в традиционном его выражении, а как переживание культурного текста, способ текстуального бытия ".
Название "интеллектуальная история" первоначально определялось в основном именем проблемного поля, выбранного историками для изучения. В дальнейшем оно стало означать общий подход к прошлому как к истории постижения, понимания прошлого. Отсюда и преимущественное внимание новых интеллектуальных историков к историческому нарративу, - к языку, структуре, содержанию текста, создаваемого исследователем в процессе прочтения исторических свидетельств.
В 70-90-е годы сообщества новой интеллектуальной истории сложились в Соединенных Штатах Америки, Великобритании, Франции, скандинавских странах. В короткий срок новые интеллектуальные историки сумели заявить о себе как об оригинальном направлении в современном историческом знании. Их участие в теоретико-методологических дискуссиях на страницах авторитетных журналов ("History and Theory", "Past and Present", "The American Historical Review", "Storia della Storiografia" и др.), организация ими международных конференций и симпозиумов по проблемам эпистемологии и методологии исторического знания, издание монографий, сборников статей, посвященных изложению своего подхода к изучению прошлого, - все свидетельствовало о появлении в среде историков-профессионалов удивительного (с традиционной точки зрения) культурного явления.
В новоевропейском историческом сообществе утвердились такие имена, как Хейден Уайт, Доминик Лакапра, Луи Минк, Стивен Каплан, Роберт Дарнтон, Поль Вейн, Дэвид Фишер, Ганс Келлнер, Лайонел Госсмэн, Марк Постер, Фрэнк Анкерсмит, Феликс Гилберт и другие '°.
Следует отметить, что сообщество новых интеллектуальных историков изначально не было однородным. Внутри него складывались разные направления, в том числе - ориентированное на "внешний мир", признание существующим профессиональным сообществом, адаптацию своих
^ ^ Hcmpuk в nouckax метода
положений к "нормальному" историческому знанию, и - замкнутое на самом себе, утверждавшее прежде всего свою инаковость по отношению к "традиционалистам". Среди новых интеллектуальных историков оказалось немало тех, кто, радикально переосмысливая содержание и задачи познавательной деятельности гуманитариев, стремился совместить приоритетные подходы с приверженностью к академическому марксизму и критической теории Франкфуртской школы (присутствовавших в их рассуждениях в обновленном виде). Часть "новых интеллектуалов" отстаивала принципиальное отличие своих рассуждений от ставших привычными для исторической профессии теоретико-методологических построений.