Мы заняли места. Примерзшие лыжи самолета, заранее подкопанные, легко стронулись с места и, выделывая замысловатые повороты, наш огромный оранжевый воздушный корабль медленно пополз между торосами на взлетную полосу. Нужно было обладать огромным мастерством, чтобы вести самолет, который не имел тормозов, по узким коридорам ледяного лабиринта торосов, регулируя повороты только моторами. Совсем близко, чуть выше крыльев, стояли ледяные глыбы.

Самолет не должен был останавливаться, иначе лыжи плотно пристали бы к снегу и, чтобы сдвинуться с места, пришлось бы опять подкапывать тоннели под огромной площадью лыж.

Вот, наконец, и старт. Не останавливая машины, Илья Павлович дает полный газ всем четырем моторам.

Совсем рядом, у самых концов крыльев, мелькают ледяные глыбы, а спереди на нас с ужасающей скоростью несется зеленая громада гряды торосов.

Смотрю на секундомер и указатель скорости. Моя штурманская рубка далеко выдается вперед, она вся застеклена и далеко, где-то сзади, надрывно ревут моторы, неистово молотя металлическими винтами по пронизанному солнечным светом воздуху.

Гряда вот уже совсем рядом. Острые, холодные грани льда угрожающе быстро наваливаются на нас.

Оборачиваюсь и вижу лицо Мазурука. Прищуренные, спокойные глаза до предела внимательны. Даже светятся искоркой озорства. И в этот же миг машина неудержимо взмывает вверх, оставляя торосы под собою.

Показываю пилотам большой палец и облегченно вздыхаю.

Командир корабля блестяще справился с задачей взлета со столь сложного «аэродрома» да еще на перегруженной машине.

Теперь очередь за мной. Даю курс захода на пятно нашего лагеря, отчетливо выделяющегося на льду. С заданным углом пересекаем нарисо^ ванный меридиан. Быстро определяю оное от ветра, вношу поправки в курс, засекаю время отхода от нашей льдины. Записав все данные в бортовой журнал, ящерицей проскальзываю среди нагромождений тюков, ящиков и приборов в хвост, где стоят радиопередатчики.

Вызываю лагерь. Он тут же отвечает. Еще бы, ведь теперь у нас заработал мощный передатчик. Сообщения из лагеря не совсем утешительны. Над ним появилась облачность. Пока всего 2-3 балла, на высоте 200 метров. Лагерь весь влез на самолеты и уже следит за горизонтом. На ходу передаю все данные разговора Мазуруку и ползу к себе в штурманскую рубку, чтобы контролировать полет, еще и еще раз определяю элементы полета: рассчитываю путевую скорость, снос и время прибытия к папанинцам.

Опять протискиваюсь в хвост. Сообщаю в лагерь время прибытия, слышу слова одобрения Кренкеля и записываю новые данные о погоде.

Пробираясь по самолету, только сейчас замечаю, что за мной неотрывно следует Веселый; он тыкается мордой в мои ноги и как-то не по-собачьи заглядывает мне в глаза.

Время летит ужасно быстро. Мне жарко, хотя самолет не отапливает; я. Уже давно световой индикатор курса сполз с первичного показания, и мы идем каким-то невероятным курсом. Если бы мы делали расчеты по старой системе, то никакие счетные машины того времени не могли бы справиться с ними. Но сползание светового индикатора с курса только подтверждало правильность нашего нового метода самолетовождения.

Мы идем по курсу условного меридиана, квази-меридиана, полюс которого где-то в бесконечности. Илья Павлович и второй пилот Матвей Ильич внимательно следят за приборами и часто посматривают на меня. На их взгляды я утвердительно киваю головой. Мне даже нет времени что-либо сказать им. Да и что говорить - через 20 минут все будет ясно. Правильно мы летим или окончательно запутались в лабиринте меридианов? Но об этом я не думаю. У меня одна мысль - выдержать прямую. Ветер меняется. Он сбивает нас с пути, ввожу новые поправки в курс.

У меня уже появляется свободное время. Я до рези в глазах всматриваюсь в бесконечные хаотические нагромождения льдов. На горизонте появилась облачность, но это пока отдельные облака, они не закроют солнца и не опасны для нас.

Мы идем на высоте 200 метров. Машину слегка покачивает ветром. Он несет нас влево, к полюсу. Я ловлю себя на том, что никак не могу освободиться от мыслей привычного понятия о полюсе, о меридианах, идущих на земной поверхности.

Переходя в расчетах к новому, я невольно подумываю и об обычном методе, используемом в средних широтах. Со мной происходило то, что обычно бывает при плохом знании иностранного языка - говоришь, к примеру, по-английски, а думаешь по-русски и как бы выполняешь двойную работу.

Облачность наползает все больше и больше. Она достигает уже 5 баллов. Через 10 минут- расчетное время появления лагеря. Предупреждаю об этом весь экипаж, но они и без того неотрывно наблюдают за льдами. Если облачность не закроет все небо, из лагеря нас должны заметить раньше, чем мы их, так как на фоне голубого неба черная точка самолета видна очень далеко.

Перехожу опять на связь. Сижу в хвосте и, кроме заиндевевшего гофра фюзеляжа, ничего не вижу, но сейчас необходимо держать радиосвязь, на подходе легко проскочить лагерь, не заметив его. Ведь бесчисленное количество разводий маскирует все находящееся на льду, а из опыта мы знаем, что можно пролететь над самолетом, не обнаружив его. Зову микрофоном:

- РВ, РВ! Я РК! Как у вас с погодой? Мы на подходе. Следите со стороны солнца. Перехожу на прием!

- РК, РК! Вас слышу отлично. Погода без изменения. Посадку производите строго у выложенных знаков. Полоса расчищена, но имеются снежные наддувы. Прием!

- РВ, РВ! Я вас понял…

Мне не удалось договорить, как в наушниках я услышал радостный кряк:

- Валентин! Вас видим, видим! Идите прямо на нас! Здорово! Молодцы, дьяволы!

- Вас понял, благодарю. Сейчас передам командиру. Следите за нами.

Одним прыжком, сбивая тюки и ящики, я рванулся из хвоста в кабину пилотов. Говорить мне не пришлось, уже по моему радостному возбуждению Мазурук и весь экипаж поняли, что нас видят в лагере.

Илья Павлович, передав управление Матвею Ильичу, молча схватил меня за плечи и, с силой толкнув к Козлову, показал большой палец - знак высшей формы похвалы.

- Держите курс без изменения, пока не выйдет расчетное время, а я ухожу на связь, - сказал я командиру.

Лишь только надел наушники, как услышал:

- Видим хорошо, подверните влево на 5 градусов! - И тут же: - Подверните вправо на 5 градусов…

Не успел я ответить и дать указания пилотам об изменении курса, как машина резко качнулась с крыла на крыло - сигнал немедленного вызова к командиру.

В пилотской Илья Павлович указал мне вперед. В большом разрыве между облаками впереди по курсу отчетливо выделились три самолета. Ярко-оранжевые, освещенные солнечными лучами, их нельзя было спутать с причудливыми формами торосов и разводий. И тут я почувствовал страшную усталость и какое-то безразличие охватило все мое существо.

- Ну вот и все! - я опустился на ступеньку в проходе между пилотами.

Мазурук что-то говорил и хлопал меня по спине, но я ничего не слышал и только смотрел на приближающиеся к нам самолеты.

…После взаимных радостных приветствий сразу приступили к разгрузке машины. Чего только не выкатывалось на лед из объемистого брюха самолета СССР-Н-169! Тут были и свиные туши, и резиновые мешки с горючим, и большие металлические коробки желтого цвета-концентраты продуктов для остающейся на льдине четверки, и сложные приборы и, наконец, небольшой бочонок со старым, выдержанным коньяком, который Иван Дмитриевич бережно унес в свою большую палатку из шелка, простеганного гагачьим пухом с брезентовым верхом. На стенах палатки-дома белыми буквами было написано «Дрейфующая станция СССР».

Веселый, в суматохе выскочивший из самолета и увидевший себя снова среди людей, не растерялся. Обнаружив на большом противне выставленные для замораживания десятка три рамштексов, он быстро расправился с ними и без всякого угрызения совести преданно глядел на Папанина, когда тот читал ему мораль о поведении на льдине.

Задача была выполнена. Мы вырвались из ледяного лабиринта. Полет из лагеря Папанина уже не представлял никакой трудности. Мощный радиомаяк, специально построенный для нашей экспедиции, значительно облегчит обратный путь.