— Мертвый, волной выбросило, — проговорил Никанорыч, подходя к воде.
Но вдруг животное зашевелилось. Глухой, похожий на стон, шум потряс воздух. Тупой конец головы подался немного вперед, а там, где спина опускалась отлого в воду, запенилось море, и широкий плес хвоста взмахнул вверх. Забурлила вода, заволновалась от могучего поворота плеса. Огромное тело кита, повернувшись головой к берегу, опрокинулось набок, и перед глазами Никанорыча сверкнула белым мрамором широкая полоса брюха.
— Молчи. Испугаешь… — прохрипел старик, дергая за руку восхищенного Пашку.
Лишь маленькая часть живота чудовища выглядывает из воды. Ярко белая, с синевой, словно только-что окрашенный борт вельбота, она сверкает на солнце — отчего и вода, мягко обнимающая своим зеленым объятием животное, кажется разведенным молоком.
На крутом боку, где мрамор живота сливается с синью спинной кожи, словно лопасть гребного винта от большого парохода, торчит могучий плавник. Чуть заметно он движется, под кожей видна мускульная складка, размеренно и ровно она вздрагивает и заставляет раструб плавника то слегка пригибаться, то круто вставать торчмя.
Вдруг Пашка, смотрящий широко раскрытыми глазами, вскрикнул. Никанорыч снова одернул его за руку, но и сам не мог удержаться от восторга, и тоже какой-то неопределенный крик изумленья сорвался с его дрожащих губ.
Из-за горы китова тела резво выплыл небольшой, но головастый и крутоспинный китенок. Лихо вспенив хвостом воду, он круто обогнул голову большого кита, проплыл вдоль всего огромного туловища, легко повернулся и прижался к мраморной полосе живота большого.
Под огромным телом, неподвижно лежащим на волках темно-синий головастик кажется лодкой, подплывшей к торчащей из моря скале.
Тупая, словно обрубленная, голова прошлась, как бы что-то отыскивая или ласкаясь, по животу большого кита и, остановившись немного дальше плавника, присосалась.
— Ой-ой, — изумленно прошептал Никанорыч, — век прожил, а не видывал такой картины!
— Он, дядя, кусает, — прошептал Пашка.
— Молчи, дурень. Не кусает, а молоко сосет. Это, свет ты мой, матуха с детенышем…
Вдруг в глазах старика вспыхнул хищный блеск, слиняла с лица детская кротость, и он сурово прохрипел Пашке в ухо:
— Беги за народом… Винтовки, топор, веревки и лодку… Живо… Нет… ты — дурной! Дай я сам, — спохватился он и, круто повернувшись, легко и быстро побежал по берегу.
— Не надо, дядька, — крикнул Пашка, но Никанорыч уже был далеко.
Пашке почему-то стало жаль не подогревавшее об опасности китовое семейство. То ли разговоры Никанорыча о разоренных гнездах, или еще что, но он почувствовал в поступке старика нехорошее, злое. Взглянув на присосавшегося китенка, Пашка окончательно раскис, опустился на камень и горько заплакал.
Маленький кит отплыл от большого. Большой задвигался, его могучий плес снова вспенил тишь бухты. Белая полоса живота и бок с лопастью плавника скрылись под волнами. Огромная пасть, словно широко распахнутые ворота, раскрылась на тупом конце.
Пашка испуганно отскочил от воды, стуча зубами от страха. Пасть же закрылась, и над спиной чудовища с шумом взвился высокий фонтан, сверкающий на солнце.
Приложившись к каменному обрыву, Пашка машет рукой на чудовище и кричит:
— Уходи!.. Уходи!.. Убьют!.. Уходи!.. — от страха крик делается громким, зубы щелкают, и он, чтобы заглушить страх, изо всей силы кричит и машет руками.
Но огромное чудовище не уходит. Разворачивая мощным плесом воду, оно плавает по губе, а вокруг него лихо носится головастый китенок.
Набравшись смелости, Пашка стал бросать в кита камни. Несколько плоских плитчатых галек долетело до чудовища, но и это не помогло. Только мощней вздымался широкий плес большого, сильней будоражились воды, киты быстрее стали делать круги, но все же не уходили.
— Ага!.. Они обмелились, — наконец, убедившись, почему не уплывают килы, воскликнул Пашка.
Отделяя открытое море от тихой воды губы, лежит каменистая мель. На ее зубчатом поясе, кой-где выступающем из под воды остряками рифов, пенится прибой. Волны, набегая на гранитные зубья, разбиваются в пену и, бессильные смыть преграду, откатываются обратно.
Пашка опустился на песок, не в силах оторвать глаз от резво плавающего китенка.
— Ну, малый-то не обмелится, уйдет, — он сидит в воде не глубоко, — утешил себя Пашка и почувствовал себя веселее.
Скоро лодка с людьми, быстро вывернувшись из-за песчаного мыса, вошла в бухту. На носу сам Железников, старик Никанорыч и еще один матрос приготовились к охоте. Железников, вскинув на руку длинноствольную норвежскую винтовку, зорким глазом окинул бухту.
— Ага!., не уйдешь!.. — процедил он сквозь зубы и бросил гребцам — Держите около луды, на прибой не выезжайте.
Лодка пошла вдоль мели. Задевая килем за верхушки рифов, она тихонько пробралась к середине бухты.
— Стой здесь, — скомандовал Железников.
Перед ними ясно обозначился глубокий проход в кольце мели, через который мог свободно проплыть кит и уйти в открытое море.
В узкий пролет забегает волна и, как бы: стыдясь, падает, расплываясь, в зеркальную гладь. На камне, со стороны бухты, лежат две нерпы[69]). Черные, блестящие, словно головни, выброшенные прибоем, они нежатся в теплых лучах солнца, лениво переваливаясь с боку на бок.
Лодка остановилась. Расплеснутая могучим поворотом хвоста чудовища вода бухты разбежалась волнами, ударилась в борта лодки, подкинув ее кверху. Крутолобая голова зверя придвинулась к ней.
На минуту раскрылись ворота чудовищной пасти, жутко сверкнули частые ряды уса, закипела курчавая водяная пена и, мощно откинутая, откатилась волной от громадных челюстей. Пасть закрылась, звук, похожий на вздох, тяжело ухнул, и чудовище двинулось в проход между камнями.
— В глаза… в глаза цель, — прохрипел Железников, наводя свою винтовку.
Залп трех ружей дружно рванул воздух, пламя короткими жалами лизнуло курево порохового дыма.
Животное буйно метнулось в сторону. Широкий, как парус, плес взвился над волнами. Каскад брызг и пены закрутился вихрем, обильным дождем обливая лодку и камни.
С удивительной ловкостью и проворством огромное животное закружилось по бухте. От отмели к берегу быстро двигается громада. Прозрачная зеленоватая вода окрасилась кровью, и за хвостом после каждого движения розовеет кровавый след. Набежит зверь на берег — и вода, словно выдавленная, заплещется разбегаясь по песку. Набежит на камни — и на их зубчатке мятежно забьется пена, словно пытаясь: прорвать гранитную цепь…
Не отставая от быстро бегущего великана, плавает малый китенок. В воде, разбитой мощными движениями, его почти не видно. Плотно прижавшись к боку большого, он лишь на крутых поворотах отбивается в сторону, но, быстро оправившись, подплывает, и вместе с большим они мечутся по бухте.
На песчаном берегу стоит Пашка, не отрывая глаз от кружащихся гигантов. Он застыл, ожидая с тревогой конца этой бешеной травли. Ему страшно. Жалость к маленькому киту зашевелилась в детском воображении. Ему то хотелось быть этим сильным мятущимся зверем, то — смелым охотником, — нападать, убивать. Глаза ширились, блестели, и в них отражалась зеленая, окрашенная кровью вода бухты.
А киты все мечутся…
Наконец большой кит устремился к проходу. Грузное тело могуче двинулось по глубокому руслу. Уже голова окунулась в набежавшую с моря зыбь.
— Уйдет… уйдет… — как стон сорвался придушенный голос Железникова.
Он схватил ружье и, вскинув на руку, крикнул:
— Стреляй в малого!..
69
Тюлени.