Со скрипом и визгом ползут сани по бугристой дороге. Даже сильные волы не могут иногда сдвинуть их с ухаба. Другое дело, когда возят пшеницу с гор. Тогда сани сами катятся вниз, а быки служат лишь тормозом, останавливающим их падение.

Зерно молотится вязанкой колючего хвороста, которую таскают по кругу те же послушные, терпеливые животные. До головокружения вертится эта примитивная «машина» и вместе с ней уцепившийся за хворост таджик — пока из измельченных снопов не высыпятся все спелые зерна.

Вытянувшиеся рядком вверх по реке Рохарву водяные мельницы целый день скрежещут жерновами, перемалывая новый урожай.

Вот почти все, что удается подметить «кино-глазу» на Ванче.

Бродя по таджицким дворам и урюковым садам, мы схватываем еще несколько бытовых сценок. Зобатая девочка, сидя на корточках, моет у арыка посуду. Она с большим усилием вытягивает вперед руки, так как зоб мешает ей зачерпнуть воду.

В тени деревьев, на разостланном по земле ковре, спит совершенно голый пятимесячный мальчик. Около него сидит мать и, глядя с любовью на сына, отгоняет от него веткой назойливых мух. У женщины правильные, красивые черты лица, но шея обезображена кривым, выросшим в одну сторону зобом.

Мы подходим ближе. Ребенок переворачивается во сне, и мы видим, что он еще совершенно здоров. Мать улавливает наши взгляды, скользнувшие с ее зоба на шею мальчика — и улыбается. Она уверена, что ее сыну удастся избежать общей участи…

В Вамаре нам досаждали мухи, тысячами набивавшиеся в палатки. Они лезли в нее, как в мухоловку, пока полотнища внутри не становились черными. Мы пытались бороться с мухами, выгоняли их из палатки, устраивали чудовищные побоища, в результате которых вся земля покрывалась трупами «неприятеля». Но видя бесплодность борьбы, спасовали: сложили палатки и расположились на открытом воздухе.

В Ванче нас подстерегал враг более опасный и, главное — невидимый. Здесь мы впервые познакомились с москитами.

После первой же ночевки в Рохарве наши лица и руки покрылись волдырями, происхождение которых было неясно — после перехода мы спали, как убитые.

На следующую ночь все становится понятным. Как только гаснет свечка, в лицо, руки и все открытые части тела впиваются острые булавки. Мы зажигаем свет и, почесываясь, присматриваемся к белью, окружающим вещам, наконец, к воздуху. Никаких — ни крылатых, ни ползающих — врагов не видно и мы снова, укрывшись с головой, ложимся спать. Только-только находит сон, как снова что-то впивается в незакрытый кончик носа. Опять вскакиваем и начинаем не только смотреть, но и прислушиваться. Кто-то возится в соседней палатке, заглушая еле уловимый ухом комариный писк.

Лишь при помощи хитрости удается обнаружить врага. Не задувая свечки, я замираю неподвижно и, когда чувствую зудящий укол на лбу, с яростью хлопаю по укушенному месту. Тут только удается поймать маленькую мушку, величиной вдвое меньше булавочной головки, с широкими прозрачными крылышками.

Мы слышали, что москиты не любят гвоздичное масло и, достав из походной аптечки пузырек этой невыносимо пахнущей жидкости, поливаем ею пол палатки. Люди задыхаются, но москиты продолжают весело танцовать над нами. Лишь с рассветом, как черти с первым выкриком петуха — они исчезают, и мы засыпаем с тяжелой головой.

Мстиславский — автор фантастического романа «Крыша Мира» — описывает зобатых, как страшных и злых карликов, которые ничуть не лучше австралийских людоедов. У нас впечатление от Ванча остается совершенно обратное: живущие в долине таджики, пожалуй, самые культурные из всех населяющих Памир и прилежащие области. Это очень мягкие, отзывчивые, но несчастные люди.

И если мы покинули Ванч на сутки раньше намеченного срока, то одной из главных причин поспешного отъезда служили москиты…

Читатель, посмотревший на это необычайное фото, долго будет ломать себе голову: что оно может собой представлять? Вероятно, многие так и не разрешат смысла загадочного снимка… Не будем злоупотреблять нетерпением читателя: фото изображает спину северного помора, облепленную тучей комаров… Ясно после этого, как мучителен бывает труд поморов вообще северных охотников в летнюю пору!

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

БОЧЕНКИНА И ХВОЩА

_{СЕРИЯ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ}

_{В. ВЕТОВА}

Красивая Меча

— Владим Сергев, старые места надоели. Хорошо бы нам толконуться с охотой куда-нибудь подальше…

— Правильно, Семен Семеныч: скучно! Здесь каждый кустик нами изучен. Я хочу вам предложить податься на Красивую Мечу. Мы с вами там еще ни разу не были, а говорят, там недурные утиные места. Что вы на это скажете?

— Ну что ж, попробуем, толконемся!

Река Красивая Меча (или, как некоторые ее называют, Красивый Меч), берет свое начало в Огаревской волости нашего уезда и протекает в 40 верстах от нашего городка. Я давно уже собирался посмотреть эту реку, про которую упоминается еще в тургеневских «Записках охотника».

В первый же праздничный день мы с Семеном Семенычем отыскали на базаре подводу из тех краев и подрядили ее бородатого хозяина, чтобы он нас доставил прямо к Красивой Мече, в деревню Бучан.

Этот бородатый крестьянин был мрачный и молчаливый человек. В пути он до того неохотно отвечал на наши вопросы, словно это стоило ему величайших усилий.

— Много ли уток на Красивой Мече? — спрашивали мы его.

— Не… мало…

— Ну а зайцев у вас много?

— Не… мало…

— А как насчет лис?

— Мало…

— Видно у вас всего мало… Чего же у вас много?

— Самогонки. У нас самогонный завод.

— Завод… Эна!.. Кто же это у вас так старается?

— Мельник Касьян…

Я так и подпрыгнул:

— Что?! Касьян?! Не может быть! Тот самый «тургеневский» Касьян с Красивой Мечи? Так вот какими делами он теперь занимается!..

Бородач моргал глазами.

— Владим Сергев, али Бучановский мельник вам знакомый?

— Еще бы, по «Запискам охотника» Тургенева. Да этого Касьяна вся СССР знает… Пожалуй, он и за границей известен.

Семен Семеныч и бородач недоверчиво смотрели на меня. Наконец, бородач сплюнул и с усилием проговорил:

— У нас вся деревня — Касьян да Микита…

Тут я сообразил, что бучановский мельник Касьян и тургеневский Касьян— простое совпадение. Я припомнил, что тургеневский Касьян был поэтической натурой и ловил соловьев. Вряд ли занялся бы он таким прозаичным делом, как фабрикация самогона для наживных целей. К тому же он уже в тургеневские времена был стариком, а сам Тургенев умер чуть не полстолетия назад. Мало ли Касьянов жило с тех пор на свете вообще, и на Красивой Мече — в частности. Я снова обратился к бородачу:

— Стало быть, ваш мельник фабрику самогонки открыл… Как же ваш волисполком терпит такое возмутительное безобразие?

— Он сам пьет.

— Ну и ну! Глухой же у вас уголок. Видно, что ваша деревня совсем в стороне от всяких центров… Что же, у вас, должно быть, все время пьянка идет?

Глубокомысленное молчание.

— Небось ваш мельник Касьян здорово наживается на этом деле?

Глубокий вздох и плевок в сторону вместо ответа…

— Однако, дядя, ты, я вижу, разговорчивый парень. С тобой не соскучишься.

Удар кнутом по тощей спине серого мерина…

Мы с Семен Семенычем разлеглись в тряской телеге и тоже примолкли. Мои мысли унеслись в далекие тургеневские времена. Я думал о том, о сем… Ну, не странно ли это: много десятков лет назад писатель Тургенев возвращался с охоты в тряской телеге. По дороге он вел беседу с кучером и встретил Касьяна с Красивой Мечи… Сегодня я еду на охоту в такой же тряской телеге, беседую со своим возницей, и быть может, тоже встречу Касьяна, с Красивой Мечи… А между тем так далеко шагнули мы с тургеневских времен! Касьян с Красивой Мечи — тогда. Касьян с Красивой Мечи — теперь, — какая пропасть!..