— Померещилось. — Никита, скомкав, бросил на пол опустевшую пачку из-под «Мальборо». Кот покинул колени Буслаева и загнал пачку под газовую плиту. Порядок был восстановлен, и кот снова запрыгнул на колени оператора.

— Как угодно, — сказал Буслаев. — Иди спать. Разбужу за час до репетиции.

«Чем я так задел тебя? — ворочаясь на диване, переживал Никита. — Пошлым до изумления монологом? Так не я же его написал. Охламонов написал. И вообще, это — самосуд. Одумайся. Вернись. Или Господь не простит нас обоих. Ведь не в том дело, что я спасовал перед неудачами. Не в том даже, что я смерти боюсь. Просто жизнь без тебя стала пуста, и я ощутил это, поверь мне. Ведь пустоту ощущаешь, когда она образуется, не раньше. Надо, чтоб я бросил играть? Я брошу. Надо, чтоб я исповедался в грехах своих? Исповедуюсь. Слово драгунского капитана. Но если ты слышишь, подумай. Ведь ты сейчас — дезертир. Я-то откупился от призыва на „срочную“. От посылки, быть может, в Чечню. Но в твоем военкомате этот номер не пройдет. Не те над вами стратеги».

Как ни удивительно, Брусникин оказался прав. Небесные стратеги — совсем другие, нежели человеческие. И подтверждением тому может служить воистину детская радость Зои Шаманской, вцепившейся в локоть своего галантного кавалера, как только они с Андреем вышли из подъезда в предрассветные сумерки:

— Загадывай! Загадывай скорее! Падает!

Отупевший после бессонной ночи Шолохов покосился на экстравагантную спутницу, подозревая с ее стороны какой-нибудь подвох.

— А я уложилась! — крикнула счастливая Зоя и, раскинув руки, бросилась на газон, покрытый утренней росой.

— Зря. — Андрей, так и не поняв, о чем, собственно, речь, потянул ее за руку. — Простуду схватишь элементарно. Лучше я тебя до постели довезу.

А падающая звезда, увиденная Зоей, давно погасла где-то над линией горизонта. Но была это совсем не звезда. Был это сам огненный Уриэль, один из старших ангелов, исполняющий по необходимости роль Божьего посланника и снизошедший на Землю по делу, не терпящему далее отлагательства.

Снизошел он именно в районе заповедного парка близ города Одинцово. Точнее, на вершину холма за дубовой рощей, холма пологого и беспорядочно заросшего елями с одной стороны, а с другой обрывавшегося почти вертикально до собственного основания.

На крутом его обрыве возвышался полумертвый могучий дуб. Узловатые корни дуба, будто удавы, пробивались петлями из песчаного склона и уползали обратно в поисках влаги, которой давно уже не хватало приземистому великану, чтоб снова покрыться зеленой листвой, как в юные годы.

Сухое дерево с треском вспыхнуло, мигом обратившись в гигантский факел. Огонь пробежал по толстой узловатой ветке, обращенной к обрыву, и далее по канату, обвязанному вокруг нее, до автомобильной шины, приспособленной местными школьниками для катания над пропастью. Дымящаяся шина пролетела метров десять, отделявших ее от незначительного пригорка внизу, ударилась об него, подскочила и углубилась в заросли крапивы.

Архангел взмахнул горящими вечным пламенем крыльями, огляделся и увидел того, кого искал. Прислонившись спиной к ели, произраставшей на пологом склоне холма, сидела темноволосая девушка лет шестнадцати. Черты лица ее были поразительно правильны, и лишь смертельная бледность да кровоточащая рана на лбу с застрявшей в ней щепкой отпугнули бы случайного прохожего. Явление Уриэля не вывело ее из задумчивости и не заставило повернуть голову, когда архангел присел рядом, создав вокруг себя выжженное дотла пятно среди палых сосновых игл и листьев.

Разгневанный Уриэль сразу начал разговор на повышенных тонах, способных привести в трепет любого беса, будь он хоть трижды бесноватым. Даром что Господь отрядил его присматривать за адскими силами. Если бы у архангела даже и были уста, они бы не разомкнулись. Небожители слышали друг друга без слов.

— Как посмел ты самовольно оставить вверенную душу? Или неведомо тебе, что лишь Отец наш вправе отозвать ангела, когда пробьет ее первый бессмертный час?

— Здесь. Об это самое дерево. Она помчалась сверху, впервые встав на лыжи. Ведь она только переехала с родителями из Ташкента. Кроткая и отзывчивая, она была рождена для любви. Но одноклассники смеялись над ней, и она испугалась собственного страха. А меня уже отозвали. Отозвали, чтобы я принял под крыло свое какого-то проходимца. В чем смысл?

— Во всем. — Уриэль был краток и прям. Архангелпросветитель, обучающий, согласно «Книге Еноха», тайнам вселенским, не счел нужным вдаваться в подробности.

— Я не понимаю, — растерянно отозвалась девушка.

— Еще один стремится взвесить тяжесть огня, — в раздражении сказал Уриэль. — Еще один жаждет измерить дуновение ветра. Или ты возвращаешься, или тебя заменят. Наказание твое будет сурово, ты знаешь.

— Да. — Печальная девушка впервые повернула к архангелу лицо, и по щекам ее побежали слезы. — Я возвращаюсь. Прости мне, учитель, слабость мою, как простил Христос отрекшегося трижды апостола. Ведь я лишь хотел…

— Справедливости? — Если бы вселенский мудрец умел смеяться, он бы рассмеялся. — Ты слишком долго прожил среди людей. Правосудие в человеческом его толковании затмило тебе голову, нижний чин. Это тебя оправдывает. Но сегодня я проверю твою работу над ошибками. Бог в помощь.

Одним прикосновением небесный стратег испарил давно погибшую девушку и сам исчез, точно пламя костра вдруг погасло на пепелище, где прогорели последние угли.

Тем же днем пара озадаченных подростков стояли на холме у обгорелого пня.

— Семенов тарзанку ликвидировал. — Тот, что постарше, плюнул с обрыва. — В рыло захотел, сволочь.

— Может, метеорит поищем? — усомнился младший.

— Дурак ты, Леха. — Старший достал из мятой пачки окурок и понюхал его с явным отвращением. — Ты бы еще летающую тарелку поискать предложил. Спички есть?

К его глубокому огорчению, спички у младшего нашлись.

Сын именитого в прошлом биатлониста Виталия Черкасского, образно выражаясь, по лыжне отца не пошел. А пошел он, сразу по окончании средней во всех отношениях школы, сдавать аттестат зрелости в театрально-художественное училище на гримерный факультет.

— Там же одни педики учатся! — осерчал, прознав о его намерениях, бывший медалист спартакиады, ныне же — активный член преступного сообщества, известный в криминальной среде под кличкой Лыжник.

— И отлично. — С детства избалованный Геннадий давно не испытывал священного трепета перед грозным родителем. — И даже очень отлично. Лучше быть голубым, чем серым, как твои кролики-производители.

Имелись в виду кролики, разводимые Черкасским в родовом подмосковном гнезде. Казненных кроликов биатлонист впоследствии сдавал частью на мясокомбинат, а частью — на скорняцкую фабрику для выделывания шапок.

— Ты как разговариваешь с отцом?! — расстегивая на брюках ремень, вскипел биатлонист.

— Желаете взять меня силой, папенька? — принужденно улыбнулся Геннадий. — Сменили ориентацию?

— Тьфу, мерзость! Чтоб ты провалился!

На вступительных экзаменах отцовское проклятие настигло ослушника: он провалился. Но это его не остановило. Ничтоже сумняшеся, Геннадий устроился в театр «Квадрат» рядовым бутафором и с головой нырнул в увлекательную закулисную жизнь.

После смены режиссерской концепции, повергшей Зою Шаманскую в состояние истерики, дошла очередь и до начальника бутафорского цеха Владимира Дантоновича Грачева. Когда-то первенец, родившийся в семье молодых коммунаров, был назван в честь предводителя мятежной буржуазии — такое имятворчество было нередким и в прочих рабочекрестьянских семьях. Двадцать лет спустя имя гильотинированного якобинца преобразилось в отчество, с гордостью носимое главарем бутафоров и реквизиторов. Таким образом, можно с некоторой натяжкой прийти к выводу, что реквизиция была у Грачевых в крови.

— Помилуйте, Герман Романович! Где же я вам настоящее оружие теперь достану?! — оторопел Владимир Дантонович, изучив дополненный список Васюка.