— Все имеет естественные причины, — убеждал он свою православную жену. — Если в кране нет воды, значит — выпили жиды. В фигуральном, конечно, смысле. Против евреев я ничего не держу. Но приспособляемость и честолюбие — вот две вещи, которые правят миром. Пришел, осмотрелся, победил, как говорили древние варяги.

— Это тебя черти баюкают, — сварливо реагировала Людмила.

Подобное и «единственно верное» отношение к реальности однако не препятствовало Брусникину пускать в ход выражения вроде «Бог его знает», «упаси меня Боже», «Господь с вами», «побойся Бога» и «Бог ты мой».

— Бог ты мой! — затрепетал Брусникин, когда молния, словно бритва, рассекла небо в опасной близости от машины.

Дрожащими пальцами левой руки он потянулся к приемнику. Ему хотелось отвлечься и развеяться. А нет лучшего средства, как песня, за неимением иных.

— Удачи на дорогах! — затрещал в эфире бодрый голос ведущего музыкальной программы. — Радиостанция «Свинцовый дождь» продолжает втыкаться! Для тех, кто в пути, звучит композиция группы «Дорз» под названием «Идущий в бурю»!

— Идите-ка вы сами в…!

Отпустив непечатное слово, Никита выключил радио, достал из-под рулевой колонки ветошь и принялся протирать запотевшее лобовое стекло. Протирание, впрочем, закончилось, так толком и не начавшись. Прежде чем столкновение неизвестной сущности с бампером «Фольксвагена» бросило Никиту на руль, он успел заметить, как прямо из пелены косого дождя на пути машины вырос темный силуэт.

— Да откуда ж ты взялся?! — взвыл Никита, утопив педаль тормоза.

«Фольксваген» встал. Брусникин, чертыхаясь, выпрыгнул под дождь, хотя и не свинцовый, но тоже весьма чувствительный. «Все! — мелькнуло в его намокшей, пока он огибал машину, голове. — Добро пожаловать в Африку! Доказывай теперь, что ты не верблюд!»

— Да куда ж ты делся?! — Никита заглянул под колеса и обратил свой взор на проезжую часть, освещенную фарами.

На всякий случай он обследовал и кювет за обочиной. В мелководном грязном ручье пострадавшего также не оказалось. И не могло оказаться. Брусникин ехал со скоростью одноногого велосипедиста.

Озадаченный таким оборотом, он вернулся к машине и, распахнув дверцу, нырнул за руль.

— Лечиться тебе надо, старичок, — нервно хмыкнул Брусникин, снимая машину с ручного тормоза. — Что-то дерганый ты стал последнее время.

— Последнее время ты вообще поступаешь как свинья, — буркнул сзади чей-то голос.

Казнь на электрическом стуле у нас до сих пор не ввели, хотя ресурсы позволяют. Только Братская ГЭС выдает на-гора вполне достаточно энергии, чтоб казнить в один присест все население. Ненастным апрельским вечером Никита испытал, каково оно, состояние приговоренного американца, уже после того, как рука палача опустила рубильник. Вместе с водительским сиденьем Брусникин трясся около двух минут. Потом, не оборачиваясь, выхватил портмоне и протянул через плечо.

— Вот бумажник!

— Хорошо, — равнодушно отозвался все тот же голос. Наступило молчание, нарушаемое только шумом дождя и ровным гудением немецкого двигателя. Подержав на весу бумажник, Никита медленно обернулся.

Незнакомец в мокрой, болотного цвета плащ-палатке с капюшоном сидел, опустив голову, причем капюшон был сильно сдвинут вперед, так что лицо совсем нельзя было рассмотреть. На коленях незнакомца лежала раскрытая книга со страницами, исписанными от руки. Никаких признаков агрессивности он не выказывал. Напротив, странный тип, словно посетитель публичной читальни, полностью сосредоточился на изучении рукописи. Он словно и позабыл о присутствии Брусникина.

Между тем Никите пора было торопиться в аэропорт. Как вести себя с этим «сукиным сыном», он решительно не представлял. Но по мере исчезновения страха к Никите возвращалась способность размышлять. Если ненормальный был тем самым, кого он сшиб несколько минут назад, то стоило хотя бы предложить помощь. От денег он, слава Богу, отказался, что само по себе в глазах Никиты было очевидным признаком помешательства.

— Вам лучше? — робко спросил Брусникин.

— Хуже, — пассажир перевернул страницу.

При этом Брусникин заметил, что пальцы у него тонкие и прозрачные, словно вылепленные из воска, с еще более прозрачными ногтями на кончиках.

— Вас подвезти? — Никита лихорадочно соображал, как бы ему поскорее сбагрить незнакомца.

— Подвезти, — отозвался тот равнодушно.

— Может, в Шереметьево-два? — предложил Брусникин подходящий для себя вариант.

— В Шереметьево-три, — пассажир был по-прежнему лаконичен.

«Ну, слава Богу, — вздохнул с облегчением Никита. — Хоть у него чувство юмора осталось».

Дождь понемногу ослабевал, и Брусникин, трогаясь в путь, сразу взял вторую скорость.

— Витамин «Д», — монотонно бубнил за спиной попутчик. — Способствует правильному формированию скелета. Кальций… Кальций является основным компонентом костей и зубов…

— Вы акушер? — полюбопытствовал Никита, сворачивая с Ленинградской магистрали на шоссе, ведущее к аэропорту.

— Не акушер.

— Стало быть, ребеночка ждете?

На этот раз попутчик и вовсе не удостоил ответом предположение Никиты.

— Девочку или мальчика? — сам не ведая почему, Брусникин проявил настойчивость.

Отчего-то незнакомец вызывал у него болезненное любопытство. Народная целительница Алевтина, соседка Брусникина, наверняка сказала бы, что «настоящий сублимат определенно медиум, и медиум высшей сферы». Ее псевдонаучную терминологию, которой она морочила доверчивых городских сумасшедших, Никита на дух не переносил. «Тайные вечери», устраиваемые Алевтиной в собственной обители для желающих (в основном это были вдовы и старушки) вступить в контакт с «логосами» покойных, случались по средам и пятницам. Рыдания, а то и протяжный вой покидавших спиритические сеансы женщин проникали тогда в квартиру Брусникиных даже сквозь бронированную дверь.

— Хероманьячки! — презрительно реагировал Никита на экзальтированное поведение Алевтининых клиенток.

— Не «хероманьячки», а «хиромантки», — педантично поправляла его супруга.

Людмила, как убежденная христианка, осуждала подобные собрания, но вместе с тем относилась к Алевтине с определенным сочувствием. «Прости ее Господи, ибо не ведает, что творит», — такова была позиция Людмилы. Она даже принимала целительницу дома, когда от той деваться было некуда.

— У вас огромное поле, Никита! — кокетничала Алевтина с красавцем актером. — Оно даже больше моего!

— Зачем мне поле? — морщился Брусникин. — Я же не фермер…

И вот подобное «поле» ощущал теперь Никита на заднем сиденье «Фольксвагена». Причем «поле» необычайной притягательной силы.

— Так девочку или мальчика? — проявил Никита настойчивость.

— Кого почище, — сухо ответил незнакомец.

«Странный субъект. — Никита сосредоточился на вождении. — Пропади он пропадом. Довезу и забуду».

— Цинк незаменим для правильного обмена белков, процесса развития организма и заживления ран, — «будущий отец» продолжал вслух зубрить свои записи.

— Теперь ясно, почему наших парней в цинковых гробах из Чечни везут, — опять не удержался Никита от комментария. — Для заживления ран.

Но этим он окончательно рассердил попутчика.

— На дорогу смотри, артист! — прошипел тот с тихой яростью. — Креста на тебе нет! А как могильный поставят?!

«Откуда ему про артиста известно?! — В груди у Никиты защемило, и тревога нахлынула на него с новой силой. — Да нет, все правильно! Видел меня в рекламе! Радоваться надо, что узнают!» Но радости он почему-то не испытал.

Впереди замаячило здание аэропорта «Шереметьево-2». Никита свернул под эстакаду. Дождь совсем прекратился, и в небе, среди разбредающихся туч, образовались темно-синие просветы. Где-то на окраине объявилась ранняя летняя луна.

Брусникин притормозил у шлагбаума платной стоянки.

— Поезд дальше не пойдет! — с наигранной бодростью обернулся он к попутчику. — Просьба освободить вагоны!

— Могу еще остаться, — отреагировал незнакомец с надеждой в голосе. — Я останусь, если ты останешься. Не во всех пьесах играть надо, Брусникин.