Однако поведение Сухожилова меня так заинтересовало, что, насытившись, я тоже подошел к перегородке и последовал его примеру.

Там, в просторной комнате, закоптелой и грязной и освещенной несколькими сальниками, сидело на широченном кане человек восемнадцать полуголых и оборванных китайцев. Перед четырьмя средними лежал красный платок с нарисованными на нем знаками, на который бросались кости с очками. Вместо денег китайцы расплачивались маленькими палочками, с выжженными на них значками.

— Вишь, деньги-то у Ха-Ли-Чана, а вместо денег он им свои чеки выдал — палки. Это порядок расчета у них такой, притом и хозяину удобнее процент удержать, — пояснил мне Сухожилов.

Китайцы играли с большим азартом: они кричали, спорили, стучали кулаками по кану и с кулаками же подскакивали один к другому. Больше всех шумели двое. Первый был совсем голый и костлявый. По тому, что на его руках болтались деревянные браслеты, можно было заключить, что он искатель жень-шеня.

Второй был в китайских ватных штанах военного покроя. Его движения и манеры показывали, что он когда-то был военным, а теперь, наверное, хунхуз. Он был невысокого роста, коренастый, узколицый, с большим шрамом, проходившим от левого глаза по всему лицу через нос, отчего его и так приплюснутый нос, казалось, был вдавлен.

Женьшенщик проигрывал, а хунхуз выигрывал. Женьшенщик поминутно бегал к Ха-Ли-Чану, и у него, на остатки рассыпного золота и японские кредитки выменивал новые чеки — деревянные палочки. Ему отчаянно не везло. Все его ставки бились, а его мазовщики[10]) все время ему что-то показывали, — видимо они подозревали в хунхузе мошенника. Поэтому-то и был спор.

— Пусть их покричат, давай-ка чайку еще попьем! — одернул меня Сухожилов и тут же предупредил: — Смотри, ружье далеко не убирай, пожалуй пригодится, — эти люди, как в азарт войдут, ничего не помнят.

Я ближе пододвинул к себе ружье и вслед за Сухожиловым принялся снова за чай. Однако не успели мы выпить и по одной чашке, как отчаянный шум снова нас привлек к щелям.

Мы прислушались к горячему спору за стенкой.

— Проиграл, так давай деньги, — требовал хунхуз от женьшенщика.

— Моя все деньги тебе отдавал, последний раз метал, сам знаешь, долг, — отговаривался тот.

— Клади деньги на кан! В игре нет долгов! — требовали Еслед за хунхузом и era сторонники, мазовщики. — Давай деньги!

Спор разгорался. Китайцы повскакали с кана, разделились на две партии. Одни были на стороне выигравшего хунхуза, другие на стороне женьшенщика. Даже дело дошло до того, что поднялись кулаки и засверкали ножи. Пожалуй, дальше можно было ожидать чего-нибудь худшего, но кто-то из них догадался:

— Играй хулацзы!

— Хулацзы, хулацзы играй! — подхватили остальные, и все, как по команде, притихли, разместившись на прежних местах.

— Ого, дело-то серьезное, — прошептал Сухожилов. — Смотри — эта игра на продажу самого себя. Хулацзы — значит раб. Если женьшенщик проиграет, он поступит в полное распоряжение хунхуза, тот имеет право продать его и даже…

Но не успел Сухожилов закончить фразы, как женьшенщик взметнул кости, и китайцы с загоревшимися глазами уставились на платок. Мы тоже с волнением наблюдали за этой картиной. Женьшенщик сначала повертел кости над головой, потом соскочил с кана, отошел в угол, пошептал что-то над. ними и, быстро подскочив к платку, с размаху кинул их на платок, от волнения закрыв глаза.

Китайцы наклонились над очками.

— Одиннадцать, одиннадцать, — с облегчением произнесли сторонники женьшенщика и впились глазами в хунхуза. Хунхуз улыбнулся, спокойно собрал кости и, не дав опомниться присутствующим, в свою очередь, бросил кости на платок. У него оказалось на каждой кости по шесть очков.

— Восемнадцать! — громко выкрикнул он, вскакивая с кана. — Восемнадцать! Твоя хулацзы!

— Нет, моя хулацзы не будет! — вдруг диким голосом завопил женьшенщик и, выхватив у одного из присутствующих нож, резким взмахом отхватил от своего живота кусок кожи с мясом и бросил его на платок.

Это уже была игра «на мясо», и ни один китаец не имет права отказаться от этой ставки…

В фанзе все как-то сжалось и притихло. Игроки посторонились от женьшенщика и со страхом и с восхищением смотрели на него.

Я теснее прижался к щели, крепче сжав свое ружье.

— Тише, тут дело дурным пахнет, — шопотом остановил меня Сухожилов.

Хунхуз молча подошел к платку, подобрал кости, незаметным движением руки откинул мясо женьшенщика в сторону и так же спокойно, как и в прежний раз, кинул кости. Все притаили дыхание.

У хунхуза снова оказалось шесть очков на каждой костяшке.

Женьшенщик, шатаясь, собрал кости, поднял их над головой, крутнул в воздухе раза два и, крепко сжимая в кулаках кости, уперся ими в платок. Потом он разом разжал кулаки и отвернулся.

— Восемнадцать! — крикнул кто-то из китайцев.

— Восемнадцать? — разом повернул женьшенщик свое костлявое лицо.

Хунхуз, не обращая на него внимания, снова подобрал кости и, как бы невзначай, бросил их на платок. У него оказалось всего пять очков. Женьшенщик радостно подскочил к кану, в свою очередь собрал в руки кости, потряс их над платком и уже спокойнее выбросил их. У него набралось десять очков.

— Нет хулацзы, нет хулацзы! — радостно закричал он, подпрыгивая перед хунхузом.

— Моя все равно тебе хулацзы не отпускай. Твоя надолго хулацзы, моя играй на мясо, — остановил его хунхуз.

— Не надо мяса, давай ему обратно хулацзы, давай обратно хулацзы! — потребовали за ним все китайцы.

— Нет, моя мясо играй! — твердо стоял на своем хунхуз.

— Давай ему хулацзы, зачем себя портить! Зачем хворать будешь, мясо от брюха резать надо, — пробовали урезонить его приятели.

— Нет, моя мясо играй! — попрежнему упрямо твердил хунхуз, отходя от всех в угол.

Но ему не дали сделать и шагу; китайцы набросились на него, сшибли с ног, кто-то сунул женьшенщику тот самый нож, которым он только что резал себе живот, и все в один голос потребовали:

— Бери от него свой мясо, бери!

Я опять схватился за ружье.

— Не трогай, это их обычай, у них в тайге свои законы, не вмешивайся, а то и тебе кусок отсекут, — остановил меня Сухожилов.

Но все равно я не успел бы помочь хунхузу. Женшенщик в одно мгновенье взмахнул ножом и, отхватив от его живота точно такой же кусок, какой ставил и сам, потряс им в воздухе.

— Теперь хулацзы даешь? Даешь хулацзы? — закричал он.

— Даешь хулацзы? — с азартом повторили остальные китайцы.

— Нет! — также твердо выкрикнул хунхуз, вскакивая на ноги и таща за собой к двери женьшенщика. — Теперь моя смерть играй будет! Моя с тобой смерть играй будет!

— Смерть играй, это справедливо! — объявил Ха-Ли-Чан, до сего времени не вмешивавшийся в спор, и, вытащив из-под кана длинную веревку, увлек за собой всех на двор.

— Давай-ка, Алексеич, по добру по здорову за хребет выбираться, а то не ровен час и мы ввяжемся в эту катавасию. Дело тут опасное, все равно, что с огнем, — посоветовал мне Сухожилов.

— А что? — удивился я.

— А вот, видишь ли, хунхуз после проигрыша был обязан объявить женьшенщику, что тот от хулацзы освобождается. Видишь ли, он этого не сделал, сам решил отдать свое мясо, а теперь и пошел на последнее дело, — игру в смерть. А это у них кончается не одной смертью, а несколькими. Тут такой пир у них будет… Забирай-ка вещи, да по коням!..

И Сухожилов, забрав свою винтовку и переметные сумы, двинулся к выходу.

На дворе мы осторожно прокрались к сараю, оседлали лошадей и вывели их на двор. Но все же, подталкиваемые любопытством, мы решили проследить за этой игрой.