— Ну, мистер Хедлей, дело идет на лад, — сказал Биль на второе утро. — Пойдемте ко мне взглянуть на эту диковинную штуку. Доктор оказался великолепным парнем и механиком первого сорта.

Мне казалось, что я осматриваю собственный гроб, но все же я должен сознаться, что он был весьма импозантный. Стальной пол был накрепко приклепан к четырем стальным стенкам, в каждой из них было по круглому окну-иллюминатору. В крыше находился небольшой входной трап, второй трап был в полу. Вся кабинка висела на тонком, но невероятно крепком стальном канате, который навертывался на барабан и сматывался или наматывался сильным двигателем, обычно приводившим в действие глубоководные тралы «Стратфорда». Насколько я понял, канат имел около полумили длины, и конец его был закреплен на железных тумбах на палубе… Резиновые трубки для подачи воздуха были такой же длины; с ними вместе тянулся телефонный провод и изолированный кабель, подающий электроэнергию от судовых динамо к нашим прожекторам: кроме них в стальной каюте стояли, на всякий случай, запасные аккумуляторы.

К вечеру остановили машины. Барометр показывал низкое давление, и густые, черные тучи, застилавшие горизонт, предупреждали о приближении непогоды. Вдали был виден барк под норвежским флагом, и мы рассмотрели, как он зарифлял паруса, готовясь к шторму. Но в ту минуту все было благополучно, и «Стратфорд» мягко покачивался на синих волнах океана, кой-где пенившихся белыми гребешками от свежего ветра.

Биль Сканлэн заглянул ко мне в лабораторию в несколько более взволнованном состоянии, чем следовало при его спокойном темпераменте.

— Послушайте, мистер Хедлей, — сказал он, — они спустили эту ловушку на самое дно трюма. Как вы мерекаете, неужто хозяин хочет в ней спускаться?

— Правильно, Биль! И я с ним вместе.

— Так, так — значит теперь двое свихнулись. Но я буду себя чувствовать последним негодяем, коли пущу вас одних.

— Да вам-то что там делать, Биль?

— Не меньше, чем вам, сэр! Меррибэнкс послал меня сюда наблюдать за машиной, и если она спускается на дно моря, так и я должен спускаться с ней вместе. Где эта стальная мышеловка, там и Биль Сканлэн, и мне совершенно безразлично, сошли все с ума или нет…

Спорить с ним было бесполезно. Итак, к нашему клубу самоубийц примкнул еще один кандидат, и мы стали ждать дальнейших распоряжений.

Вся ночь прошла в интенсивной работе, и утром мы спустились в трюм, готовые к погружению. Стальная кабинка была уже наполовину вставлена в вырез дна «Стратфорда», и мы, один за другим, спустились в нее через верхний трап, который закрыли за нами и завинтили наглухо, после того, как капитан Хови с самой похоронной миной пожал нам руки на прощанье. Потом кабинку спустили еще на несколько метров, закрыли герметическую камеру и впустили воду, чтобы испытать нашу каюту в воде. Кабинка выдержала испытание прекрасно, каждая часть оказалась точно пригнанной, и никакой течи не наблюдалось. Тогда раздвинулось днище трюма — и мы повисли в океане под самым килем корабля.

Кабинка действительно была очень удобная, и я восхищался продуманностью ее устройства. Электрическое освещение было пока выключено, субтропическое солнце, преломляясь в бутылочно-зеленой воде, бросало в иллюминаторы фантастический, мягкий свет. Там и сям мелькали серебряные рыбки, как черточки на зеленом фоне. У стен кабинки шли диваны, над ними помещался циферблат глубиномера, термометр и другие инструменты. Под диванами помещался ряд баллонов со сжатым воздухом — на случай, если испортятся проводящие воздух трубки. Концы этих трубок уходили к потолку, а рядом с ними висел телефонный аппарат. Мы услышали печальный голос капитана:

— Вы готовы к погружению? — спросил он.

— У нас все в порядке, — нетерпеливо ответил профессор. — Опускайте медленно, и пусть кто-нибудь будет у приемника. Я буду сообщать о нашем положении. Когда мы достигнем дна, оставайтесь на месте, пока не получите распоряжений.

Он выкрикнул эти слова как безумный. Это был величайший момент его жизни, плод взлелеянной им мечты. На одно мгновенье меня охватила мысль, что мы находимся во власти ловкого и удачного маньяка. Биль Сканлэн, видимо, подумал то же; он посмотрел на меня с горестной усмешкой и дотронулся до своего лба. Но после этой единственной дикой вспышки Маракот тотчас же взял себя в руки. В самом деле, достаточно было взглянуть на порядок и предусмотрительность, которые проявлялись в каждой детали вокруг нас, чтобы отбросить опасения за его рассудок.

Теперь все наше внимание было отвлечено удивительными новыми переживаниями. Кабинка медленно опускалась в глубину океана. Светло-зеленая вода превратилась в темно-оливковую и перешла в чудесную синеву, постепенно сменявшуюся темным пурпуром. Мы опускались все ниже и ниже: тридцать метров, шестьдесят, девяносто… Трубки действовали превосходно: дыхание было свободно и естественно, как на палубе корабля. Стрелка глубиномера медленно двигалась по светящемуся циферблату. Сто, сто десять, сто двадцать метров…

— Как вы себя чувствуете? — прорычал тревожный голос сверху.

— Лучше и быть не может! — крикнул в ответ Маракот.

Но свет убывал. Теперь наступили тусклые, серые сумерки, которые быстро превратились в полный мрак.

— Остановите! — крикнул наш руководитель.

Мы перестали двигаться и повисли на глубине двухсот десяти метров ниже поверхности океана. Я услыхал щелканье выключателя, и нас залил золотой свет, который выходил сквозь боковые иллюминаторы и посылал длинные мерцающие лучи в окружающие нас водные пустыни. Прильнув лицами к толстому стеклу, каждый у своего иллюминатора, мы увидели зрелище, еще никем невиданное.

До сего времени глубинная жизнь океана была нам известна только благодаря отдельным рыбам, которых мы вылавливали тралом, теперь же мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на самом деле. Океан оказался гораздо больше населенным, чем земля. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит перед праздничным днем кишат толпой не больше, чем огромные морские пространства, расстилавшиеся перед нами. Мы уже прошли те верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают настоящей морской окраской: ультрамариновой сверху и серебряной снизу. Здесь были создания всевозможной окраски и формы, какие может показать жизнь моря. Нежные «лентоцефалии» проносились сквозь туннель света, как ленточки из серебра. Изгибалась медленная змееобразная мурена — вьюн морских глубин; черный морской еж, состоящий из колючек и рта, глупо глазел на нас. Порой подплывала каракатица и смотрела на нас человечески-зловещими глазами. Порой мелькала какая-нибудь цистома или глаукус, оживляя всю сцену подобно цветку. Огромная лошадиная макрель свирепо налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы — и макрель исчезла в ее раскрывшейся пасти.

Доктор Маракот сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее свои наблюдения и безостановочно бормотал научные пояснения:

— Что это? Что это? — слышал я. — Да, да, «химера мирабилис» Майкель Сарса. В самом деле, вон там лепидион, но, насколько я могу судить, новый вид. Заметьте этого макруруса, мистер Хедлей; его окраска отличается от тех, которые попадаются нам в сеть.

Один лишь раз он был застигнут врасплох: когда длинный овальный предмет промелькнул с большой быстротой сверху мимо его окна и оставил позади себя вибрирующий след, тянувшийся, как нитка. Признаюсь, я также был озадачен в этот момент, как и доктор. Разрешил эту тайну Биль Сканлэн.

— Понимаю! Этот плут Джон Свинни опустил свой лот рядом с нами, быть может для того, чтобы напомнить нам, что мы не одни.