У Кэтрин перехватило горло.

– Нет, – прошептала она. – Нет!

И ее ум повиновался – она прекрасно себя натренировала. Воспоминания отступили. Она даже не заметила, что они уже почти приехали. Роща пекановых[1] деревьев была естественней границей их земли. Она вздохнула, радуясь, что надежными лошадьми не нужно было править: они сами могли найти дорогу домой.

Тут только Кэтрин заметила, что Шей испугана и цепляется за ее колено, напрягшись всем тельцем от страха.

– Все в порядке, Шей, – поспешила она успокоить девочку. – Мы дома, моя хорошая. Дома.

Ее эти слова успокоили гораздо меньше, чем Шей. Она дома, но в порядке не все. Далеко не все.

Скрип и стук колес заставили Йейтса вернуться от изгороди, которую он чинил, во двор фермы. Старый Бен Йейтс был силен, как мужчина вдвое моложе, а мудр – как человек, вдвое старше своих пятидесяти двух лет. Зная Кэтрин, он не стал предлагать ей помощь. Он подождал, пока она соскочит на землю и поймает Шей, которая бесстрашно прыгнула в протянутые матерью руки.

– Я распрягу и разгружу, – решительно сказал он. – Идите к тете. Она тут без вас все утро нервничала.

– Разгружать нечего, Бен, – призналась Кэтрин. – Я не купила ничего из того, за чем ездила в город.

Повернувшись под его пристальным взглядом, она прошла в дом.

На безопасном расстоянии от них, в тени небольшой группы деревьев, дожидался незнакомец. Прежде чем спешиться, он будет наблюдать. Если на ферме есть еще кто-то, кроме этого старика, он хочет знать об этом заранее.

Его лошадь беспокойно шевельнулась: она хотела пить и чуяла воду. Но она не тронется с места и не издаст ни звука, которые могут привлечь внимание посторонних, если хозяин не разрешит ей. Они оба были покрыты пылью от длительного утомительного пути. Мужчина знал, что здесь они не отдохнут, но животное надеялось.

Тетка Кэтрин оказалась на кухне, где возилась почти целый день. Она была твердо убеждена, что работа идет быстрее в приятной обстановке – и именно этим отличалась ее кухня. В этой уютной комнате было тепло зимой, а окна располагалась так, что на кухне целый день было светло. Когда Кэтрин с Шей вошли в кухню, тетя отложила штопку – одно из рваных платьиц Шей.

– Ну вот, ты привезла мою радость обратно в целости и сохранности.

Кэтрин поставила Шей на пол, и малышка побежала к бабушке, широко раскинув ручонки.

Ди ласково подхватила девочку на руки, глядя на плотно сжатые губы племянницы.

– Утро у тебя оказалось неприятным.

Кэтрин знала, что выражение ее лица послужит достаточным ответом.

– Тебе не следовало брать ребенка с собой в город!

Хотя слова Ди прозвучали резко, Кэтрин знала, что ее любящее сердце болит за них обеих.

– Шей следует знать, каков этот мир, тетя Ди. Пусть уж выучит это прямо сейчас.

Ди печально покачала головой.

– Возьми девочку наверх и вымой, Кэтрин. Она пропылилась в дороге. Мы сможем поговорить позже, после обеда. Ни к чему расстраивать Шей ссорой.

– Есть. – Детский голосок звучал непреклонно. – Шей хочет есть.

Озабоченное лицо Ди прояснилось, и она дала девочке печенье со стоявшей на плите тарелки.

– А теперь иди, сладкая моя.

Кэтрин взяла малышку и направилась к лестнице, но у нижней ступеньки ее остановил голос тетки:

– Ты ничего не узнала в городе про Форда?

– Нет, тетя Ди, – ответила Кэтрин, стараясь, чтобы в ее словах не слышалась тревога. – Пока нет.

Ей даже не надо было оглядываться, чтобы узнать, что на лицо тетки опять вернулось тревожное выражение.

Ди проводила взглядом спину поднимавшейся по лестнице Кэтрин: как всегда, неуступчиво-гордо выпрямленную. Эта гордость была причиной многих неприятностей Кэтрин, но не всех. Ди тревожилась за нее, а теперь приходилось беспокоиться еще и о Форде.

Он должен был вернуться еще месяц тому назад. Он уехал в первой половине лета с двумя мужчинами из соседнего городка Сегина, чтобы отогнать в форт Кларк небольшое стадо бычков. Даже с поправками на всевозможные задержки они должны были бы давным-давно вернуться. Уже наступал октябрь, а от них не было даже весточки.

Ди не могла связаться с родными тех двоих мужчин, потому что знала только, что одного из них зовут Таппер, а другого Адам. Хотя Форд, надо признать, был человеком неосмотрительным, но жестокости в нем не было. Он не стал бы ее пугать, не будь на то веских оснований.

Он настолько походил на отца, что иногда от этого сходства у нее щемило сердце. Иногда ночами ей все еще снился Тилфорд Беллами. Форд, как все звали его и названного его именем сына, послал за Ди, когда ее сестра Элайна заболела лихорадкой после выкидыша. Тогда Ди было двадцать два, и она успела отказать уже трем ухажерам. Она оставила своих стареющих родителей в Аранзас Пасс, на морском берегу Техаса, и приехала в новое поселение Нью-Браунфелс как раз вовремя, чтобы помочь Форду похоронить сестру.

Никому не было известно, какие чувства она питала к мужу своей сестры, поэтому никто не истолковал превратно ее решение остаться и заботиться о детях, которых ему родила Элайна. В то время Кэтрин было восемь: девчушка с серьезными темно-серыми глазами и таким же бледным лицом, как у умершей матери. Она очень не походила на своего брата, который был младше всего на год: тот горевал о матери более открыто, чем Кэтрин, но при этом не потерял своей быстрой улыбки.

Примерно через месяц Форд Беллами отправился в Орегон, оставив Дейрдре Маккенна своих детей и дав обещание, что, вернувшись, увезет ее с ними в Орегон в качестве своей жены. Она знала, что для него это будет удобный, спокойный и теплый брак, тогда как для нее он значил бы гораздо больше.

Они больше никогда его не увидели, хотя Ди получила известие о том, как и где он умер. Он уже возвращался обратно к ним, готовый везти их на новые земли. Выскользнувший у него из рук охотничий нож не так уж и сильно его порезал. Он ехал еще день или два, но потом яд с грязного лезвия добрался до него. Он умер среди чужих людей, заставив их троих пережить новую потерю.

После Форда никто не называл ее «Дейрдре». Ей нравилось, как звучало ее имя в его устах. Ей все еще хотелось бы его услышать. Для жителей Нью-Браунфелса она была Ди Маккенна: благообразная женщина тридцати четырех лет с молодым телом и решительными чертами лица всех Маккенна. От них же она унаследовала каштановые с красными искрами локоны и темные миндалевидные глаза.

В Нью-Браунфелсе никто не знал ее ирландской родни – и, по правде говоря, к тому времени, как умер Форд, родни у нее осталось мало. Родители Ди умерли вскоре после того, как она уехала. Постоянные потери сказались на ней, хотя она и нашла утешение в заботах о племяннице и племяннике.

Долгие годы она была убеждена, что ее сердце похоронено где-то на орегонской дороге, в одинокой могиле Форда. Однако недавно появился мужчина, от чьего общества она не стала отказываться – человек, которого звали Дойл Шанли.

– Миссис Беллами?

Негромкий оклик, неожиданный и совершенно незнакомый, заставил ее стремительно повернуться к мужчине, вошедшему к ней в комнату. Лицо его оказалось таким же незнакомым, как и его голос.

– Что вы тут делаете? – Испуг и гнев заставили ее говорить резко.

– Я постучал, – ответил он без всякого смущения. – И спросил разрешения войти. Вы не услышали.

Она знала, что это вполне вероятно, но голос ее не изменился.

– Я не миссис Беллами. Я – миссис Маккенна. Ди Маккенна.

Она услышала, что позади нее по лестнице спускается вниз Кэтрин, и почувствовала внезапный интуитивный страх. Незнакомец поднял глаза, дожидаясь, когда шаги приблизятся: Ди показалось, что он дожидался, проверяя, не приближается ли опасность. Она пристально в него всмотрелась. Его лицо нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым, но по нему можно было догадаться, что он знает, что такое безжалостность. Не нужно было слов, чтобы понять: к ним в дом его привела не случайность.