Должно быть, я проснулся от изменения хода «Балерины». Она больше не раскачивалась на исполинских волнах Мозамбика, а лишь спокойно покачивалась, тихо проплывая по укрытому от ветров морю. Стало быстро темнеть. Я с трудом поднялся к рулю и едва успел, так как впереди, в меркнущем свете, смутно виднелась полоска суши. Заглушив двигатели, я пустил ее в свободное плавание. Она нежно закачалась на мелководье. Я узнал очертания земли — это был Большой Остров Чаек.

Мы прошли мимо пролива, ведущего в Грэнд-Харбор, слегка отклонившись к югу, и приплыли к самой южной оконечности цепочки крохотных атоллов, составляющих группу островов Сент-Мери. Повиснув на руле, я вытянул шею вперед. Завернутый в брезент сверток все еще лежал на передней палубе. Я решил, что должен во что бы то ни стало от него избавиться. Я сам еще толком не понимал почему. Смутно я догадывался, что это должно быть, карта в крупной игре, в которую я оказался втянутым помимо собственной воли. Я знал, что мне нельзя появиться с этим свертком в Грэнд-Харбор на виду у всех. Из-за него убиты уже трое, а мне едва не отстрелили полгруди. В этом брезенте, видимо, спрятано сильнодействующее средство. Чтобы добраться до передней палубы мне понадобилось минут пятнадцать. Я дважды терял сознание, и, когда подполз к свертку, громко рыдал при каждом движении.

Полчаса я напрасно пытался развернуть жесткий брезент и развязать узлы на нейлоновой веревке. Владея только одной рукой с онемевшими и негнущимися пальцами, которые даже нельзя было сжать в кулак, это была напрасная затея. Я снова был близок к обмороку и испугался, что упаду без чувств, пока этот сверток все еще валяется на палубе. Лежа на боку, я по последним лучам солнца определил свое местоположение по отношению к острову. По верхушкам пальм и высшей точке я тщательно запомнил приметы этого места. Затем открыл дверцу в ограждении палубы, через которую обычно втягивали рыбу, и из последних сил стал передвигать сверток. Я прижал к нему обе стопы и подтолкнул к краю. Он упал с тяжелым плеском и мелкие брызги подпрыгнули вверх к моему лицу.

От напряжения рана снова открылась, и свежая кровь просочилась сквозь мою неуклюжую повязку. Я попытался, пересечь палубу, но не смог, и снова потерял сознание, едва добравшись до салона.

Меня разбудило утреннее солнце и жадные крики птиц. Когда я открыл глаза, мне показалось, что солнце чем-то закрыто, оно было темным, словно при затмении. У меня снова померкло в глазах, и когда я попытался пошевелиться, то для этого не нашлось сил. «Балерина» стояла, как-то странно накренившись — возможно, застряла в песке после отлива.

Я глянул вверх. Три чайки с черными спинами, каждая размером с индюшку, сидели рядком на перекладине. Скривив шеи, они смотрели вниз на меня. У них были желтые сильные клювы. Верхняя часть клюва заканчивалась изогнутым ярко-красным крюком. Они наблюдали за мной блестящими черными глазками, и от нетерпения распушали перья. Я пытался прогнать их криком, но губы мои едва шевелились. Я был совершенно беспомощен, понимая, что с минуты на минуту они бросятся к моим глазам. Они всегда кидались в глаза.

Одна из чаек набралась смелости и, расправив крылья, опустилась на палубу возле меня. Затем, сложив крылья, она вперевалочку сделала ко мне несколько шагов и мы пристально посмотрели друг на друга. Я еще раз попробовал закричать, но не смог выдавить из себя ни звука, а чайка подошла еще ближе, вытянув шею и открыв уродливый клюв. Она издала скрипучий угрожающий крик. Мне показалось, что все мое измученное тело подалось в сторону от птицы. Внезапно тон криков изменился, и воздух наполнился шумом крыльев. Птица, за которой я наблюдал, прокричала скова, но уже разочарованно, и поднялась в воздух. Я почувствовал на лице движение воздуха от взмахов ее крыльев.

Наступила долгая тишина. Я лежал на грязной палубе, пытаясь побороть приступы головокружения. Внезапно откуда-то раздались скрипящие звуки. Я поднял голову им навстречу, и в тот же момент на уровне палубы показалось шоколадное лицо. Нас разделяло лишь два фута.

— Боженьки мои, — раздался знакомый голос. — Да это же мистер Харри!

Позже я узнал, что Хенри Уоллес, охотник за черепахами с Сент-Мери, разбил бивуак на одном из атоллов и, поднявшись утром со своего сделанного из соломы ложа, увидел «Балерину», стоящую, уткнувшись в песок отлива, а вокруг тучей кружились чайки. По мокрому песку он добрался до судна, перелез через перила, и его взгляду предстала жуткая бойня на палубе «Балерины». Мне хотелось сказать ему, как я был благодарен увидеть его здесь, был готов пообещать ему бесплатное пиво до конца его дней, но вместо этого я расплакался; слезы поднимались к моим глазам, будто из неиссякаемых колодцев. Сил громко рыдать не было.

— Ну, это всего лишь царапина, — произнес доктор Нэбб. — Абсолютно никакого повода для беспокойства.

И он решительно потрогал рану.

У меня от боли перехватило дыхание, а он еще ощупывал мне спину. Если бы у меня хватило сил, я бы летел с больничной койки что было духу, но лишь слабо простонал.

— Послушай, Док. Разве тебя не учили, что существует морфий и прочая ерунда, еще тогда, когда ты чуть не завалил свой диплом? — осведомился я, скрипя зубами.

Нэбб обошел меня и взглянул мне в лицо. Он был пухлый, с красной физиономией — лет под пятьдесят; волосы и усы посвечивали сединой. Его дыхание подействовало на меня как анестезия.

— Харри, дружок, эти вещи стоят денег — а ты кто такой, скажи, у тебя что — государственная страховка, или ты частный пациент?

— Я только что сменил статус — теперь я частный.

— Верно, — согласился Нэбб. — Человек с положением в обществе.

Он кивнул сестре:

— Ну что ж, дорогая, придется дать мистеру Харри чуть-чуть морфина, прежде, чем мы продолжим.

И пока он ждал, когда приготовят укол, продолжал подбадривать меня:

— Прошлой ночью мы влили в тебя целых шесть пинт крови, ты почти пересох. Пришлось наполнить тебя, как губку.

Вряд ли можно было ожидать, чтобы на Сент-Мери практиковали медицинские светила. Я бы мог поверить даже в то, что он, как ходили слухи по острову, работает в паре с владельцем похоронного бюро Фредом Кокером.

— И долго вы намерены держать меня здесь, Док?

— Не больше месяца.

— Месяц? — я попытался привстать, но две сестры удержали меня, что, кстати, было нетрудно сделать.

— Месяц это слишком, ведь сейчас самый сезон. На следующей неделе у меня новые клиенты, — запротестовал я.

Сестра уже торопилась ко мне со шприцем.

— Вы хотите меня разорить? Я не могу упустить ни одного клиента.

Сестра вводила в меня иглу.

— Харри, старина, забудь о сезоне. Тебе не придется снова ловить рыбу, — и Нэбб принялся выбирать из меня осколки кости и кусочки свинца, что-то весело напевая себе под нос. Морфин смягчил боль — но не мое отчаяние. Если мы с «Балериной» упустим полсезона, дальше мы не протянем. Я снова окажусь в финансовых тисках. Черт, как я ненавижу деньги. Вскоре я оказался завернут в чистые белые бинты и добавил солнца в улыбке.

— Возможно, вы слегка потеряете способность владеть левой рукой, Харри, детка. Не исключено, что она останется слабее и будет плохо слушаться, но у вас зато будут замечательные шрамы, чтобы хвастать перед девушками… Он окончил перевязку и повернулся к сестре:

— Меняйте повязку каждые шесть часов, промывайте эузолом и давайте обычную дозу антибиотика каждые четыре часа. Три могадона сегодня, а завтра я посмотрю его во время обхода.

Он обернулся, улыбаясь мне. Его улыбка обнажила плохие зубы под неряшливыми усами:

— Вся полиция собралась под дверями этой палаты. Мне придется сейчас их впустить.

Нэбб направился к двери, затем остановился, усмехнувшись:

— Ну и отделал ты этих двоих — прямо размазал по всей картине. Хорошо стреляешь, Харри, детка.

Инспектор Дейли явился облаченный в безукоризненно отглаженную форму цвета хаки, накрахмаленную и только что из стирки. Кожаные ремни были начищены до блеска.