Половина его была сильно повреждена, будто стерта наждаком — бронза была рыхлой и изъеденной. Верхняя часть его была цела, но покрыта толстым слоем медной зелени, и только петля для цепи была невредима, и через коррозию проступал орнамент: какой-то герб, или часть его, и буквы в витиеватом старинном стиле. Буквы частично сохранились, но большая их часть превратилась в неровную извилистую линию, блестящую ярким отполированным металлом. Это был корабельный колокол, вылитый из толстой бронзы. Он весил, наверное, около ста фунтов. У него был закругленный верх, и очень широкий нижний край. Из любопытства я перевернул его внутренней стороной. Она оказалась сильно поврежденной и сплошь покрытой прилипшими к ней моллюсками. Меня заинтриговало то, что коррозия повредила лишь внешнюю его поверхность, но внезапно я нашел ответ. Мне и до этого встречались предметы, долго пролежавшие в воде. Колокол был наполовину занесен песком, и лишь один его бок постоянно подвергался безжалостной работе прилива у Пушечного Рифа, так что тонкий коралловый песок сточил около четверти дюйма с его внешней поверхности. Однако, тот бок, что был занесен песком, неплохо сохранился, и я внимательно пригляделся к остаткам надписи — «VVNL». Это было то ли двойное «V», то ли изломанное «W», вслед за которым шло хорошо сохранившееся «N», а через небольшой промежуток — целое «L». Далее буквы снова становились неразличимыми.

Герб, выгравированный на металле с другой стороны колокола представлял собой причудливое изображение двух вздыбленных зверей — видимо, львов, которые держали щит и чью-то в доспехах голову. Мне этот герб показался почему-то знакомым, но я не мог припомнить, где же я его раньше видел.

Я покачался на пятках и взглянул на Шерри Норт. Она не решалась встретить мой взгляд.

— Странно, — размышлял я. — Реактивный самолет, на носу у которого болтается здоровенный медный колокол.

— Я ничего не понимаю, — произнесла она.

— И я не больше тебя, — я встал и пошел в салон, чтобы взять сигару. Усевшись в рыбацкое кресло, я с удовольствием закурил.

— О'кей, давай послушаем твою теорию.

— Я не знаю, Харри, действительно ничего не знаю.

— Давай пофантазируем, — предложил я. — Я начну.

Она отвернулась к перилам.

— Реактивный самолет превратился в тыкву, — рискнул я. — Это подходит?

Она повернулась ко мне:

— Харри, мне нехорошо. Мне кажется, меня вырвет.

— А что должен делать я?

— Давай возвращаться.

— А я собирался нырнуть еще разок, чтобы лучше осмотреть место.

— Нет, — отрезала она. — Пожалуйста, не сейчас. У меня нет настроения. Поехали. Мы можем вернуться, если понадобится.

Я пытался найти на ее лице признаки нездоровья, но она выглядела будто для рекламы здоровой пищи.

— О'кей, — согласился я. Нырять действительно было незачем, но это знал только я. — Давай вернемся домой и все хорошенько обдумаем, — я встал и принялся снова заворачивать колокол.

— Что ты собираешься делать? — с тревогой спросила она.

— Опять сброшу в воду, — сказал я. — Мы же не собираемся тащить его на Сент-Мери, чтобы выставить там на рынке. Ты ведь сама сказала, что мы можем сюда вернуться.

— Да, — тут же согласилась она. — Конечно, ты прав.

Я бросил сверток за борт во второй раз и пошел поднять якоря. На обратном пути я обнаружил, что присутствие Шерри Норт на мостике раздражает меня. Мне надо было многое обдумать в одиночестве. Я отправил ее сварить кофе.

— Покрепче, — предупредил я. — И положи четыре ложки сахара. Тебя это вылечит от морской болезни.

Через пару минут она снова появилась на мостике.

— Газовая плита не зажигается, — пожаловалась она.

— Надо сначала открыть главный кран, — и я объяснил, где найти его. — Но потом не забудь закрыть его, иначе наше судно превратится в бомбу.

Кофе у нее получился паршивый.

Лишь поздно вечером мы стали на якорную стоянку в Грэнд-Харбор, и было уже совсем темно, когда я отвез Шерри в отель. Она не пригласила меня даже в бар и, лишь поцеловав в щеку, сказала:

— Дорогой, мне сегодня хочется побыть одной. Ужасно хочу спать. Позволь мне все хорошенько обдумать, и когда я буду чувствовать себя лучше — мы с тобой что-нибудь придумаем.

— Я заеду за тобой сюда — во сколько?

— Нет, — сказала она. — Лучше я сама встречу тебя на пристани. Пораньше, в восемь. Жди меня там. Нам надо поговорить наедине. Только мы двое, и никого больше, хорошо?

— Я приведу «Балерину» к пристани в восемь.

После такого дня меня мучила жажда, и я остановился у «Лорда Нельсона». Анджело и Джудит веселились в шумной компании своих сверстников в одной из кабинок. Они позвали меня, и, потеснившись, усадили между двух девушек. Я заказал всем по пинте пива, а Анджело, нагнувшись ко мне, произнес доверительно:

— Шкипер, ты сегодня при своем пикапе?

— Да, — ответил я, — чтобы доехать до дома. — Я знал, на что он намекает. Он вел себя так, будто машина у нас в общем пользовании.

— Босс, сегодня на южном мысе большая вечеринка, — внезапно он начал вольничать с «боссом» и «шкипером». — И я подумал: если я подвезу тебя к Черепашьему заливу, ты разрешишь нам воспользоваться грузовичком. Я заеду за тобой рано утром, обещаю.

Я сделал глоток из кружки и увидел, что все они смотрят на меня умоляющим взглядом.

— Это такая большая вечеринка, мистер Харри, — сказала Джудит, — Ну, пожалуйста.

— Ты заедешь за мной ровно в семь, слышишь, Анджело? — и вся компания тут же разразилась смехом облегчения. Они скинулись, чтобы заказать мне еще одну пинту.

Это была тревожная ночь. Я спал неспокойно, часто просыпаясь. Мне опять снилось, что я ныряю за свертком. И снова в нем была фарфоровая русалочка. Но на этот раз у нее было лицо Шерри Норт. Она предложила мне модель боевого истребителя, который превратился в тыкву, как только я до него дотронулся. На тыкве была выгравированы буквы «WNL».

В полночь начался ливень. Вода сплошным потоком катилась с крыши, и пальмы высвечивались вспышками молний на фоне неба.

Дождь все еще лил, когда я вышел на пляж, и тяжелые капли взрывались на моем теле мелкими брызгами, будто крошечные бомбы. Пасмурным утром море казалось черным, а стена дождя тянулась до самого горизонта. Я заплыл в одиночестве далеко за риф, но когда вернулся на пляж, не испытывал привычной бодрости и подъема духа. Я посинел и дрожал от холода, и меня давило неясное, но неотступное чувство тревоги.

Я как раз закончил завтрак, когда среди пальм, разбрызгивая лужи, показался грузовик, весь заляпанный грязью и с все еще зажженными фарами. Во дворе Анджело нажал на клаксон и крикнул:

— Харри, ты готов?

Я выбежал ему навстречу.

От Анджело пахло пивом, он был настроен бесшабашно, и взгляд был еще довольно пьяным.

— Поведу я, — сказал я, и пока мы ехали через остров, он описал мне минуту за минутой всю знатную вечеринку. Из того, что он мне поведал, можно было ожидать, что через девять месяцев Сент-Мери захлестнет эпидемия родов. Я слушал его вполуха, и по мере приближения к городу, у меня росло чувство тревоги.

— Эй, Харри, ребята просили поблагодарить тебя, что ты одолжил нам пикап.

— О'кей, Анджело.

— Я послал Джудит на судно — пусть она там все приберет и приготовит тебе кофе.

— Не стоило ее беспокоить.

— Она сама захотела — вроде, как ее маленькое личное спасибо.

— Она замечательная девушка.

— Просто чудо, Харри, и я ее люблю. — И Анджело затянул песню «Дьявол, а не женщина» на манер Мика Джаггера.

Когда мы пересекли холмы и начали спуск в долину, я словно почувствовал внезапный толчок. Вместо того, чтобы ехать дальше по Фробишер-стрит прямо к гавани, я повернул влево, объезжая форт и больницу, и по обсаженной бананами улице подкатил к «Хилтону». Я припарковал пикап под тентом и направился в холл отеля.

За стойкой в такую рань никого еще не было, но я перегнулся и заглянул в комнату Марион. Она сидела за коммутатором, но когда увидела меня, ее лицо озарилось улыбкой, и она сняла наушники.