«А-а-а, черт! Эти болтуны из рекламных агентств не имеют ни чести, ни совести! Обещают рай под сиденьем кресла, а на деле — ноги даже вытянуть некуда! Пассажиров в кабине — как сардин в банке! Так повернешься — колени затекают, так сядешь — шея устает! Им только бы деньги грести… И абсолютно наплевать, что у одного из пассажиров ноги могут оказаться длиннее общепринятых стандартов… Да и завтрак что-то не несут.

Еще эти два бельгийца никак не уймутся! Уже три часа, как мы в воздухе, а они все бьют лбом о гнутые линзы иллюминаторов. Гренландию приняли за замерзший океан! Впрочем, не они первые, не они последние. Всё новички ведут себя над океаном одинаково. Даже Том, и тот спутал гренландские снега с ледяными полями океана. Когда это было? Кажется, мы летели на мексиканскую гонку. И это был дебют Тома в интернациональной команде «Пежо».

Том, Том, как же ты не уберег себя? Как же ты допустил, чтобы проклятые колеса раздавили тебя?! Наверное, было очень плохо, Том, очень плохо, если ты решил наглотаться этой пилюльной дряни…

Проклятое кресло! Оно хоть как-нибудь опускается в спальное положение?! Вот, наконец! Кажется, я сзади кого-то потревожил? Толстяк даже не шелохнулся. Везет же людям — могут спать таким мертвецким сном!

Том тоже в самолетах спал плохо. Хотя на шесть лет моложе меня. Смешная жизнь! Будто вчера мы еще катили с ним в одной команде. Он острил и смеялся, когда многие едва держались в седлах. А он шутил… Он мог, казалось, затащить в хороводный круг даже мертвеца!

Эх, Том, Том!… Дешевая штука — эта наша жизнь… Тебе бы сидеть сейчас на месте того белобрысого сопляка. С каким наслаждением поработал бы я с тобой на одной дороге! Да вот… Ты где-то там, во Франции, лежишь на каменном диване городского морга. В холодном, пропахшем вонючим формалином подвале… А я, старый песочник, вновь трясу свой дряхлые кости над океаном… Грустная жизнь!

И мне уже пора, давно пора пройти свою последнюю гонку… Пусть крутят педали другие. Помоложе! Я свое отработал. Канадская гонка — и довольно… Если она закончится благополучно и я не последую за тобой, Том, займусь делом поспокойнее, чем велосипед. Мадлен тоже выбилась из сил: двое детей и два кафе на ее плечах. Наверное, поэтому каждый раз она встречает меня все суше и суше… Может быть, о чем-то догадывается… Хотя ей уже давно пора привыкнуть к идиотским слухам, которые распускают о нас с тобой. И особенно обо мне…

Впрочем, слухов, как и побед, с каждым днем становится все меньше и меньше. Зато один — «Роже Дюваллон расстается с велосипедом!» — стал самым устойчивым. Если бы не Цинцы, опровергавшая все слухи с яростью гладиатора, меня, пожалуй, не только бы вытолкали из спорта, но и похоронили тотчас…»

Тяжелый храп механика Жаки, раскинувшегося в соседнем кресле, заглушал ласковое пение двигателей. Роже бесцеремонно сбросил со своего колена мясистую руку толстяка механика и ткнул его в бок.

— Послушай, Макака! Да проснись ты! Твой храп может развалить эту телегу, и мы все плюхнемся в океан! Слышишь?! Проснись!

Подражая диктору, Роже прокричал ему в самое ухо:

— Сверхрегулярная авиалиния объявляет, что сказочно-реактивный, необычайный по пению моторов и уровню обслуживания рейс Амстердам — Монреаль отменяется!

Жаки словно возвращался из иного мира, таращил на Роже глаза, не понимая, где находится и что от него хотят. Способность Жаки проваливаться во сне, как бы в тартарары, пугала Роже. Почему-то именно таким представлял он себе процесс умирания. Только не будет рядом соседа, который бы растолкал, пробудил, вернул к жизни, если и ему вдруг доведется так тяжело уснуть…

— Просыпайся, просыпайся! — Роже уже не толкал, он просто тряс Жаки за плечо, тряс грубо, нещадно.

— Что?… Что?… Что случилось?! Уже приехали?! Все?!

Роже развеселила растерянность Макаки, и он, милостиво отпустив его плечо, сказал:

— Мне надоел твой храп. Сколько раз просил: спишь — спи тихо. А лучше всего — вообще не спать в общественных местах… Именно потому, что не слушаешься меня, — остался до сих пор холостяком. Последняя шлюха сбежит от тебя, как только сомкнешь свои бесстыжие очи. Обязательно закажи где-нибудь специальную пробку. Этакий звукогаситель! Глядишь — и женишься!

Перебранка с Жаки отвлекла Роже от грустных мыслей. Он ощутил желание двигаться. Ему стало невмоготу сидеть в тесном кресле — как всегда, ограниченность пространства его раздражала. Он и на гонках в «поезде» чувствовал себя неуютно. При первой же возможности стремился уйти вперед, вырваться из тисков «поезда» на простор дороги. Там, в одиночестве, как бы ни было трудно работать без помощи против всех ветров, он обычно и ощущал настоящий вкус гонки.

Роже встал и с трудом пробрался между рядами кресел, переступая через скрюченные ноги и сумки. Жаки провожал его долгим бессмысленным взглядом.

Это был обычный трансатлантический рейс лайнера ДС-9. В глубоких откинутых креслах величаво возлежали пожилые американские пары. У самого перехода в салон первого класса устроились четверо итальянцев.

Еще в Амстердаме Роже обратил внимание, что этим же самолетом летят какие-то спортсмены в тренировочных синих костюмах с белыми полосами. Они заняли места в самолете задолго до прихода французов. Во всяком случае, когда Роже, Жаки, менеджер и ребята с колесами в ярких красно-сине-белых чехлах шумно ввалились в салон самолета, игриво здороваясь со стюардессами, мальчики в синих костюмах обжито сидели в своих креслах.

Роже мог бы подумать, что летят незнакомые соперники, не будь уверен, что все другие команды улетели вчера из Амстердама специальным чартерным рейсом.

А Роже накануне вдруг стало ужасно противно лететь со всеми в этой нанятой, как для скота, чертовой колымаге. За долгие годы странствий по свету он познал, что такое чартерный рейс, и закапризничал…

Как ни странно, организаторы Канадского тура довольно спокойно восприняли его очередной каприз, стоивший денег, и денег немалых. В виде исключения они разрешили французской команде лететь регулярным рейсом. Только Жаки долго ворчал. Ему пришлось перекладывать все свои железки из тяжелого кованого сундучка в разные ручные сумки. В чартерном рейсе можно было брать с собой неограниченное количество груза — за все платили организаторы гонки. В маршрутном самолете перевес шел за счет собственного кармана пассажира. А платить за что-либо Макака не любил до смерти.

Узнав о капризе Роже, он долго, гораздо дольше, чем требовалось, гремел железками — набором шестеренок, валиков, ключей всех размеров и калибров. Роже наконец надоело слушать демонстративное бренчание Макаки. Он ушел в бар, где и просидел до позднего вечера, а вернувшись в номер, сразу забрался в постель.

Утром Роже встал в отличном настроении. Если не считать несколько странного предчувствия. Он подумал, что предчувствие рождено предстоящим трансатлантическим перелетом. Роже замурлыкал мелодию популярной песенки, стараясь отогнать непонятную тревогу. В последние год-два такое смутно-тревожное состояние словно стало для Роже столь же естественным спутником, как и велосипед.

Чтобы отделаться от этой властно надвигающейся тревоги, Роже заказал разговор с домом, с Мадлен. Слышимость, несмотря на грозовую погоду, была идеальной: казалось, протяни руку — и коснешься Мадлен на другом конце провода…

Жена радостно щебетала:

— Милый, приглашение организаторов тура прелестно. Оно меня очень обрадовало. Спасибо, что не забыл обо мне. Уверена, тебе нелегко было добиться приглашения. Но ты умница… Хотя у меня сейчас так много в связи с отъездом хлопот… Я успела подогнать все дела в обоих кафе. Для детей наняла женщину, которая будет за ними смотреть, пока мы в Канаде. Я уже заказала билет на самолет и успела кое-что обновить в своем гардеробе…