Анна бросилась к старику и, схватив за руку, смягчила падение, мягко уложив его на пол. Джорджина едва стояла на ногах. Она, как и Джордж с Анной, ничего не видела и не слышала, но она была матерью Юлиана. Она чувствовала, что что-то должно произойти, и теперь понимала, что это уже случилось. В тот момент, когда в церковный шпиль ударила молния и раздался оглушительный, невероятной силы раскат грома, она потеряла сознание.

А гром все гремел и гремел...

И вдруг наступила тишина. Понемногу начало светлеть, со стропил осыпалась пыль. Джордж и Анна, бледные, как привидения, задыхаясь от ужаса, смотрели друг на друга в полумраке церкви.

А на руках у крестного отца словно ангелочек лежал Юлиан...

Джорджина после всего произошедшего целый год не могла прийти в себя. Все это время Юлиан жил со своими крестными родителями, но к концу года у них родился собственный ребенок, потребовавший от них внимания и заботы. Джорджину лечили в каком-то частном санатории. Ее болезнь никого особенно не удивила — долго назревавший в ней нервный срыв все-таки произошел, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Джордж, Анна и другие друзья часто навещали ее, но никто и никогда не упоминал при этом ни о прерванном обряде крещения, ни о смерти старого викария.

С ним произошел своего рода удар. Здоровье его давно было слабым. После того, как он без памяти упал в церкви, он прожил всего несколько часов. Джордж сопровождал его в «скорой помощи» до больницы и оставался с ним до самой смерти. Прежде чем навсегда покинуть этот мир, викарий пришел в сознание.

Взгляд его широко раскрывшихся глаз остановился на Джордже, и в них отразились воспоминания и одновременно неверие в реальность произошедшего.

— Все в порядке, — успокаивающе похлопывая старика по руке, сказал Джордж. — Успокойтесь, вы в надежных руках.

Но в ответ тот лишь крепко вцепился в него.

— В хороших руках! В хороших руках? Боже мой! — Сознание викария, казалось, прояснилось. — Мне снился сон... сон... шел обряд крещения. И вы были там. — Слова его прозвучали почти как обвинение.

Джордж улыбнулся.

— Должен был состояться обряд крещения, — ответил он. — Но не волнуйтесь, вы сможете завершить его, когда поправитесь.

— Так это было на самом деле? — старик попытался сесть. — На самом деле?

С помощью медсестры Джорджу удалось удержать его и уложить обратно на подушки. Потом викарий вдруг как-то обмяк, лицо исказила судорога. Медсестра бросилась за врачом. Продолжая конвульсивно дрожать, викарий согнутым пальцем поманил к себе Джорджа. Лицо его позеленело от страха.

Джордж наклонился, приложив ухо к губам викария, чтобы услышать его слабый шепот.

— Крестить его? Нет-нет, вы не должны это делать! Сначала... сначала изгоните из него нечистого духа!

Это были последние слова в его жизни. Джордж никому ничего не рассказал, решив, что старик просто помешался.

Спустя неделю после крещения на лбу маленького Юлиана вдруг появилось множество крошечных белых прыщиков. Вскоре они сами по себе подсохли и исчезли, оставив после себя едва заметные, похожие на веснушки отметины...

-Он был таким забавным малышом! — смеясь, говорила Анна Лейк, тряхнув головой и подставляя лицо проникавшему сквозь полуоткрытое окно машины ветру, трепавшему ее белокурые волосы. — Ты помнишь тот год, когда он жил у нас?

Был конец лета 1977 года, и они направлялись в гости к Джорджине и Юлиану, собираясь провести с ними неделю. В последний раз они виделись с ними два года назад. Джорджу мальчик показался тогда несколько странным, и он неоднократно говорил об этом — конечно же, не Джорджине и тем более не Юлиану. Он поделился своими наблюдениями с Анной, когда они остались наедине.

—  — Забавный малыш? — он удивленно приподнял бровь. — Думаю, можно называть это и так. Но я бы скорее назвал его странным. И насколько я мог судить во время нашего последнего визита, он мало изменился с тех пор. Странный ребенок превратился в странного юношу.

— Ну, Джордж! Это же просто смешно. Все дети так не похожи друг на друга. Просто Юлиан чуть больше отличается от остальных. Вот и все.

— Послушай, — начал Джордж. — Когда этот ребенок появился у нас, ему не исполнилось еще и двух месяцев, но у него уже были зубы! Острые, как иглы, зубы! И, помнится, Джорджина говорила, что он родился с ними. Вот почему она не могла кормить его грудью.

— Джордж! — укоризненно, даже немного резко, прервала его Анна, напоминая о том, что на заднем сиденье машины сидит Хелен, их дочь, — очаровательная, в некоторых отношениях не по летам развитая шестнадцатилетняя девушка.

Хелен намеренно громко вздохнула и обратилась к матери.

— Мама! Мне уже давно известно, для чего существует женская грудь, помимо того что естественным образом привлекает к себе внимание противоположного пола. Пора бы тебе перестать считать эту тему запретной для меня, исключить ее из списка табу!

— Список табу! — усмехнулся Джордж.

— Джордж! — на этот раз еще резче одернула его Анна.

— На дворе тысяча девятьсот семьдесят седьмой год! — саркастически произнесла Хелен. — Но об этом по-прежнему не следует знать! Во всяком случае в этой семье. Я имею в виду — о том, что кормить ребенка грудью вполне естественно. Или я не права? Более естественно, чем позволять тискать ее, сидя в заднем ряду какого-нибудь захудалого кинотеатришки.

— Хелен! — Анна обернулась к дочери и гневно сжала рот — Это было так давно! — Джордж полупечально-полунасмешливо взглянул на жену.

— Что было? — быстро спросила она.

— Когда я в последний раз тискался в киношке, — ответил он.

— Это все твое воспитание! — в негодовании обратилась к мужу Анна. — Ты всегда обращался с ней, как со взрослой.

— Потому что она почти взрослая, — ответил он. — Анна, дорогая, мы можем руководить ими только до определенной поры, а потом у них начинается своя, самостоятельная жизнь. Хелен здоровая, умная, веселая и красивая девушка, и она не курит марихуану. Она уже четыре года носит бюстгальтер, и каждый месяц у нее...

— Джордж!!!

— Табу! — хихикнула Хелен.

— Так или иначе, — в голосе Джорджа послышалось раздражение, — мы говорили не о Хелен, а о Юлиане. Хелен, я считаю, вполне нормальная девушка. А вот ее кузен, точнее двоюродный кузен, — нет.

— В чем конкретно? — возразила ему Анна. — Приведи мне хотя бы один пример! Ты говоришь, что он ненормален. В чем именно это проявляется? Его интеллект выше или ниже нормального?

— Как только речь заходит о Юлиане, — вмешалась в разговор Хелен, — у вас всегда дело кончается ссорой. Неужели он действительно стоит того?

— Любимчик твоей матери, — бросил через плечо Джордж. — Джорджина — ее кузина, а Юлиан — сын Джорджины. А это значит, что они неприкасаемы. Твоя мать отказывается признать очевидное, вот и все. Это касается любого из ее друзей — она и слова плохого о них не хочет слышать. Достойное похвалы свойство. Но я всегда называю вещи своими именами. Я считаю, и всегда считал, что Юлиан слегка не в себе. Я всегда говорил, что он со странностями — Ты считаешь, что он педераст? — спросила Хелен — Хелен! — протестующе воскликнула мать — Но это словечко я слышала от тебя! — тотчас же возразила ей Хелен. — Ты сама называла геев педерастами!

— Я никогда не говорила о... гомосексуалистах! — в ярости закричала Анна. — А уж тем более с тобой.

— Я слышала, как однажды в разговоре с тобой папа отозвался о ком-то в том смысле, что он распутен, как лишенный сана викарий, — спокойно возразила Хелен. — А ты ответила: «Как, неужели он педераст?»

Анна резко обернулась к дочери и, несомненно, дала бы ей пощечину, если бы только могла дотянуться.

— Значит, в будущем, прежде чем вести взрослые разговоры, нам следует запирать тебя в комнате? — покраснев от злости, спросила Анна. — Ты просто несносная девчонка!