Откинувшись на сиденье, она вытянула ноги и подставила лицо свежему ветерку, залетавшему через полуоткрытое окно машины. И вновь вернулась к мыслям о нем, признаться, весьма странным — о большой зеленой лягушке, о боли, которую она время от времени чувствует в левом соске.

На воспоминаниях о лягушке сосредоточиться было трудно, да, честно говоря, ей и не хотелось думать об этом. Сама Анна не способна была и муху обидеть. Конечно, пятилетний ребенок не знает, что творит. Но так ли это? Все дело в том, что, насколько ей известно, Юлиан всегда ясно отдавал себе отчет в своих действиях. Даже когда был совсем еще младенцем.

Она называла его «забавным малышом», но, надо признать, Джордж был прав. Юлиан был не просто забавным, здесь было нечто иное. Во-первых, он никогда не плакал. Нет, не совсем так. Когда он был совсем маленьким, он плакал, если хотел есть. И плакал, если оказывался на солнце. По-видимому, он с младенчества страдал фотофобией. Ах да, он плакал еще однажды — во время обряда крещения. Хотя в тот раз это было похоже скорее на вопль ярости, чем на плач младенца. Насколько Анна знала, его так и не окрестили как положено.

Анна мысленно перенеслась в прошлое. Когда родилась Хелен, Юлиан едва начал ходить, точнее неуверенно ковылять. Это произошло примерно за месяц до того, как бедняжка Джорджина сумела оправиться настолько, что смогла вернуться домой и забрать к себе сына. Анна помнила это время очень хорошо. Она была счастлива как никогда — грудь буквально распирало от обилия молока и вся она была такой полной и цветущей, что являла собой воплощение здоровья и радости.

Однажды — Хелен тогда исполнилось шесть недель — она кормила девочку грудью, когда в комнату приковылял Юлиан, похожий на маленького робота, в поисках внимания и любви, часть которых, по его мнению, отобрала у него Хелен. Он уже тогда был очень ревнив и недоволен тем, что перестал быть единственным центром внимания. Охваченная жалостью к бедной крошке, она подхватила его с пола и, открыв левую грудь, дала ее малышу.

При одном воспоминании об этом острая боль словно укус осы пронзила ее левый сосок. Она вздрогнула и непроизвольно в полусне вскрикнула.

— С тобой все в порядке? — тут же с беспокойством спросил Джордж. — Приоткрой чуть пошире окно и подыши свежим воздухом.

Ровное гудение мотора машины вернуло ее к действительности.

— Это всего лишь судорога, — солгала она. — У меня все затекло, и я сижу как на иголках. Может быть, остановимся у ближайшего кафе?

— Конечно, — откликнулся Джордж. — Как только нам что-нибудь попадется по дороге.

Анна вновь тяжело откинулась на спинку сиденья и почти против своей воли вновь вернулась мыслями в прошлое. Да... она кормила грудью Юлиана... Она сидела и клевала носом, держа обоих детей на руках — Хелен справа, а Юлиана слева. Странно, но на нее вдруг напала какая-то слабость, апатия, которым она не в силах была сопротивляться. Однако резкая боль заставил ее прийти в себя. Хелен плакала, а Юлиан был... весь в крови!

Она смотрела на него в состоянии, близком к шоку, чувствуя на себе неподвижный взгляд его невероятно темных глаз. Окровавленный рот словно минога впился в ее грудь. Кровь, смешанная с молоком, стекала по изгибу распухшей груди, и лицо мальчика, испачканное ею, было красным и блестящим. Он был похож на наевшуюся пиявку с черными глазами, умыв Юлиана и ополоснув грудь, она увидела, что он глубоко прокусил ей кожу вокруг соска — там остались проколы от мелких зубов. Ранки эти не заживали очень долго, и даже сейчас следы от них еще заметны...

А потом произошла эта история с лягушкой. Анне не хотелось вспоминать об этом, но картина ясно стояла перед ее глазами, и ей никак не удавалось избавиться от нее. Это случилось уже после того, как Джорджина, распродала все свое имущество в Лондоне, в последний день перед их с Юлианом отъездом в Девон, в поместье, где они собирались жить в помещичьем доме.

Когда Хелен исполнился год, Джордж выкопал пруд в саду их дома в Гринфорде. С тех пор без каких-либо усилий со стороны хозяев пруд заметно преобразился. Он зарос лилиями и тростником, с берегов к воде склонялись живописные кусты — в целом он напоминал картину в японском стиле. Кроме того, в пруду водились крупные зеленые лягушки, водяные улитки, а по краям он был покрыт тонким слоем зеленой пены. Во всяком случае, Анна называла это пеной. В середине лета над гладью пруда летали стрекозы, но в тот год их почему-то было очень мало и они были значительно мельче, чем обычно.

Анна гуляла с детьми в саду, наблюдая, как Юлиан играет с мячом. Пожалуй, слово «играет» в данном случае не совсем подходило, ибо Юлиан не умел играть так, как это делали другие дети. Он обладал философским складом ума: мяч для него был мячом, обыкновенным резиновым шаром, не более. Если его уронить, он подпрыгнет, если стукнуть им о стену, он отскочит. Больше в нем не было никакой пользы и он не представлял собой источника долгих развлечений. Нравилось это другим или нет, но именно таково было отношение ко всему Юлиана. Анна и сама не знала, зачем она купила ему этот мяч, — ведь ей хорошо было известно, что мальчик ни во что не играл. Правда, он пару раз стукнул им о землю и один раз запустил им в стену, ограждавшую сад. Отскочив от нее, мяч укатился к самому краю пруда.

Юлиан проводил его полупрезрительным взглядом, но вдруг в глазах его зажегся огонек интереса. На берегу что-то шевелилось: огромная блестящая зеленая лягушка выползла на сушу — передние лапки ее были уже на земле, в то время как задние по-прежнему оставались в воде. Пятилетний ребенок застыл на месте, замер, словно кот, увидевший жертву. Глаза Юлиана были прикованы к лягушке, в то время как Хелен бросилась за мячом, схватила его и вприпрыжку побежала обратно в сад.

В это время из дома раздался голос Джорджа, что-то говорившего по поводу подгоравших кебабов. Они должны были стать главным блюдом прощального ужина, а Джорджа назначили шеф-поваром.

Анна кинулась спасать положение и побежала по неровно вымощенной дорожке мимо шпалер с розами в сторону дома, к выложенному плитками дворику в задней его части. Ей потребовалось не более одной-двух минут, чтобы снять мясо с гриля и поставить тарелку с дымящимися кусками на стоявший под открытым небом стол. После этого Анна свойственной ей неторопливой походкой направилась обратно. В дверях кухни с пучками зелени в руках показался Джордж.

— Извини, дорогая. Самое главное — это следить за временем, а у меня еще, к сожалению, мало опыта. Но теперь я разобрался и все будет в порядке...

Однако далеко не все было в порядке.

Услышав испуганный крик Хелен, раздавшийся со стороны пруда, Анна ускорила шаги.

Подойдя к пруду, Анна даже не сразу поняла, что именно предстало ее взору. Поначалу ей показалось, что Юлиан упал лицом в зеленую тину и испачкался. Но присмотревшись, она ясно увидела всю картину. С тех пор, как бы она ни старалась избавиться от этого ужасного видения, оно всегда стояло перед ее глазами.

Белые плитки, которыми был выложен край берега, стали скользкими от крови и внутренностей. Скользким и липким было и лицо Юлиана, сидевшего на берегу, скрестив ноги, и держа в маленьких руках растерзанное тельце лягушки, из которого вытекало содержимое. А этот ребенок — язык не поворачивался назвать его невинным — внимательно изучал это содержимое, нюхал его, прислушивался к нему, явно удивленный сложностью организма. Потом примчалась мать Юлиана. Она всплескивала руками, не переставая причитать на ходу.

— Боже мой! Боже мой! Это было живое существо? Ну конечно же! Он иногда вытворяет подобное! Вскрывает ради любопытства, чтобы узнать, как они устроены.

Потрясенная увиденным Анна схватила на руки всхлипывавшую Хелен и повернула ее лицом в другую сторону.

— Но Джорджина! Это же не какой-нибудь старый будильник — это лягушка! — задохнувшись от волнения и ужаса, обратилась она к кузине.

— Да что ты? Это правда? Бедняжка! — она в волнении взмахнула руками. — Но у него сейчас просто возраст такой, когда он вырастет — все пройдет...