Что это? Что?

Я лежу. Не могу двинуться. В смерть Филиппа не верю! Филипп — да он сама жизнь! Невозможно. И покончить с собой… Он… который был так счастлив. Да только вчера он вовсю мечтал о будущем. Что же могло так внезапно подвести его к страшному решению?

Вошла Эсмеральда, тихо села подле меня. Я никого не хотела видеть, но ее присутствие все же было терпимо. Она молчала, Достала носовой платок, смоченный одеколоном, приложила к моему лбу. Этот запах теперь всегда будет напоминать мне о том дне.

Перед глазами все время Филипп. Наши последние дни, картины из детства. Вот мы устраиваем костер. Сколько озорства в его глазах! Он так хотел, чтобы полыхало пламя. Как светился его взгляд, будто из его глаз, а не от костра, сыпались искры. Тревога пришла потом. Потом нас наказали, но сколько детской радости мы испытали… Вот мы с ним танцуем, вот он делает мне предложение и так вдруг серьезно уверяет, что никогда не оставит меня.

И вот оставил.

— Не верю, — шепчут мои губы, — это не правда. Этого не может быть.

Эсмеральда молчала. Что она могла сказать?

А сказано будет еще многое, и скоро они начнут.

В тот же день газеты запестрели: «Самоубийство накануне венчания. За шесть дней до женитьбы на мисс Эллен Келлевэй Филипп, сын Джосайи Каррингтона, покончил с собой. Что скрывается за этой трагедией?»

Все, конечно, поверят, что скрывается за ней немало и что я держу тайну при себе.

Почему юноша, обладавший столькими достоинствами, богатством, стреляется за неделю до свадьбы? Видимо, только потому, что жизнь стала невыносимой для него, он мог пойти на такой страшный шаг. «Шесть дней до бракосочетания» — эта тема стала основной в газетах.

В комнате, где я лежала, жалюзи были плотно закрыты, чтобы не пропускать солнечного света. Солнце все равно не растопит ледяной холод, сковавший и тело, и сердце. Есть я не могла. Я не могла спать. Могла только неподвижно лежать и вопрошать — почему? ПОЧЕМУ?

Эсмеральда рассказала мне, как все было. Я велела ей говорить об этом, и, как в детстве, она не смогла ослушаться меня.

— Он застрелился из одного из пистолетов, которые хранились в Трентхэм Тауэрз.

— Этого не может быть. Не мог же он задумать такое.

Она молчала. А мои мысли понеслись вспять, вызывая в памяти тот день, когда мы с ним вместе заглядывали в «оружейную» в Трентхэме. Я вспомнила футляр, отделанный изнутри атласом, серебристо-серый пистолет, который он держал и гладил с такой любовью. А рядом с тем оставалась пустая ячейка, и Филипп тогда еще пошутил, как я думала, что держит пистолет под подушкой. Что он тогда имел в виду? Неужели это было правдой? Неужели он всерьез боялся грабителей? Даже если так, что же заставило его наавести пистолет на себя? Как же могло случиться, что я, считавшая, что прекрасно знаю Филиппа, могла так ошибаться? Вдруг душа его обладала другой стороной, неведомой мне, которой он никогда ко мне не поворачивался? Во все это я не могла поверить.

— Он не мог покончить с собой! — закричала я. — Он только за день до этого говорил со мной. Ты только представь, Эсмеральда, какое отчаяние должно охватить человека, чтобы уйти добровольно из жизни! А ты вообще можешь представить Филиппа отчаявшегося, тоскующего? Я никогда не видела его таким. А ты? Он был не из тех, кто способен скрывать свои чувства. Он даже никогда и не пытался делать этого. Я знала Филиппа! Лучше всех знала, и я говорю — это невозможно. Никогда в это не поверю.

Но это произошло.

Эсмеральда сказала:

— Здесь целая толпа газетчиков. Тебя хотят видеть. Будет расследование. Придется идти.

Я неожиданно встала.

— А я хочу пойти! — закричала я, — хочу выяснить, что же случилось…

Казалось, сон продолжается. Эти лица… Мистер Джосайя Каррингтон, непохожий сам на себя, бледное лицо искажено горем; в глазах леди Эмили больше растерянности, чем трагизма. И Ролло — суровый, окаменевший, глаза как лед, жестоко глядят они на меня, от чего пробирает дрожь.

Вердикт был вынесен единственно возможный. Самоубийство. Внутренне я протестовала так, что хотелось реветь.

Только не Филипп! Он — не мог совершить этого. Любой, хоть немного знавший его, должен был понимать очевидные вещи. Однако таково было мнение следствия.

Потом были похороны. Я не пошла. Лежала одна, ослабевшая от переживаний, от бессонницы, от недоедания.

— Мама считает, что тебе не мешает поехать в загородный дом, — сказала однажды Эсмеральда. — Я отправлюсь с тобой. Газеты все надоедают. Мама говорит, уехать ненадолго будет лучше.

Так и сделали. Каким утешением была для меня Эсмеральда! Наверное, она в глубине души считала, что от ужасной участи я спасла ее, ведь на моем месте сейчас могла оказаться она, как и предполагалось.

Мне стало немного легче, однако спала я по-прежнему плохо. Стоило задремать, как я видела Филиппа, пистолет в руке, постель, залитую кровью… Или грезился тот, другой сон: комната, красный ковер, морской пейзаж — и Филипп рядом со мной. И он говорил мне: «Ты же всегда предчувствовала это, Эллен? Ну вот, пожалуйста. Я умер. Убил себя… потому что не мог жениться на тебе».

И я пробуждалась, выкрикивая его имя. Страшные были дни. Спустя две недели после нашего приезда за город, в Трентхэм Тауэрз, прибыл Ролло. Он зашел навестить меня. Эсмеральда поднялась ко мне в комнату и сказала, что он ждет в маленькой гостиной. Увидев меня, Ролло встал, сдержанно поклонился, и я обратила внимание на то, как он изменился за это время. Я тоже, наверное…

Он настоятельно попросил о беседе с глазу на глаз. И начал сразу, без обиняков:

— Хочу, чтобы вы объяснили мне, почему Филипп пошел на самоубийство.

— Если бы только я знала…

— А вы не знаете? — резко спросил он.

— Откуда же? Если бы я знала, что он задумал, я бы нашла способ остановить его.

— Но что-то же послужило причиной…

— Мне она неизвестна.

— А кому же тогда известна?

— Вероятно, он что-то скрывал от всех.

— Брат был не такой человек. — Ролло не сводил с меня глаз. — Видимых причин нет. Неприятностей[него не было, в бизнес он еще не включался всерьез. Значит, причина кроется в его личной жизни. Уверены ли вы стопроцентно, что между вами не было разногласий, размолвок? Только здесь, похоже, приходится искать ключ к разгадке.

Его взгляд был холоден, полон ненависти; и я поняла, что он действительно подозревал меня в причастности к трагической гибели брата. Вынести такое было выше моих сил.

— Для меня удар оказался побольнее, чем для вас. Я должна была стать его женой! — почти выкрикнула я. Он близко подошел ко мне; руки, я заметила, сжаты в кулаки, будто ему приходилось сдерживать себя, так, наверное, сильно было желание ударить меня, сделать мне физически больно, настолько, наверное, он винил меня в смерти Филиппа.

— Я думаю, вам кое-что известно, — произнес он.

— Я уже сказала, что понятия не имею, что вообще могло толкнуть его на этот шаг.

— Вероятно, что-то связанное с вами. Может быть, вы обманывали его, и он узнал об этом. Ваше предательство могло настолько потрясти его, что он, не имея никакого жизненного опыта, предпочел выстрелить в себя, чем посмотреть вам в лицо.

— Вы не можете верить в этот бред. Это ложь! Гнусная, злобная ложь!

— Кто тот человек, с которым я застал вас в особняке на площади Финлей?

— Откуда я могу знать, кто он? Он сказал, что он ваш родственник.

— Вы прекрасно знаете, что это не правда.

— Тогда кто же он?

— Полагаю, он ваш друг.

— Повторяю, кто он, я не знаю. Он был на концерте в вашем доме… а потом зашел осмотреть особняк на площади. Вот и все, что мне известно.

Ролло скептически смотрел на меня.

— Как же он попал в особняк?

— Он же говорил вам, что взял ключ у агента по продаже.

— Эллен, я ведь знаю все. Узнавать и выяснять — часть моего бизнеса. Вы заранее договорились встретиться там, только я немного помешал вам.