– Да, небогато живут охотники и рыболовы, – заметил я.

– Небогато, – согласился отец. – А ты знаешь, какая зарплата у егеря?

Я пожал плечами. Откуда я мог это знать?

– Тысяча двести.

– Долларов? – удивился я и подумал: – 'Не так уж и плохо'.

– Тугриков, – язвительно ответил отец. – Рублей, конечно. Как ни-как, мы в рублевой зоне живем. Это вы, коммерсанты, привыкли день-ги в долларах считать… Рублей. Одна тысяча двести рублей.

Мишка мне писал. Они с Игорем на свои пенсии живут, а зарплата – это так, на сигареты.

– А как же остальные егеря? Или они все – бывшие военные?

– Не все. А как живут? Браконьерствуют, так и живут. – Отец с трудом протиснулся между столом и стеной и открыл первую дверь.

Комната оказалась пустой. На полу валялись какие-то бумаги, а в углу стояло чучело росомахи. Мы двинулись дальше. В следующем кабинетике стоял стол со старинным мраморным чернильным прибо-ром и черным дисковым телефоном. У стены – канцелярский шкаф. Пустой.

Сначала мы решили, что и здесь никого нет, потому что, когда мы открыли дверь, хозяин этого кабинета находился под столом, он поднимал с пола упавший листок. Выбравшись из-под стола, он бли-зоруко сощурился и спросил:

– Что угодно, господа? Сегодня суббота, начальства нет. Я – сто-рож. Приходите в понедельник.

Сторожу было за семьдесят. На голове его красовалась бордо-вая вязаная шапочка. По-видимому, он сильно мерз, так как одет был в толстый свитер, а поверх свитера был натянут видавший виды пид-жачишко. Ног его не было видно, но я не сомневался, что обут он в валенки или унты.

– Здравствуйте, уважаемый, – поздоровался отец. – А почему у вас входная дверь не закрыта?

– А зачем мне запираться? Здесь брать нечего. Росомаху разве что?

Чучело там видели?

– Видели. А что же вы сторожите, если брать нечего? – встрял я.

– Положено. – Коротко и ясно.

– Видите ли, уважаемый, – сказал отец. – Мне здесь встреча на-значена.

– Кем назначена? Я же вам говорил – суббота, начальства нет.

– Встреча мне назначена егерем Сидоровым, – продолжал отец, не замечая реплики сторожа. – Михаилом Ивановичем Сидоровым. Знаете такого?

– Ах, Михал Иванычем? Это другое дело. Только его нет.

– Как нет? А где же он?

– Да вы присаживайтесь, – Сторож вдруг подобрел. – Михал Ива-ныч скоро вернется. Вы присаживайтесь.

Мы с отцом огляделись вокруг в поисках места, куда можно было присесть, но в этом кабинете стульев не было. Поэтому мы остались стоять.

– Ах да, – спохватился сторож. – Здесь же стульев нет. И дивана тут нет, тут только мой стул, но он один.

– Что же делать? – спросил я, чуть было не рассмеявшись.

– А мы с вами в приемную сейчас перейдем. Там и Михал Ива-ныча дождемся. – Старик засуетился, убрал в ящик стола листок, ко-торый поднял с пола, потом снова достал его и, сложив вчетверо, за-сунул в карман пиджака. – Пойдемте. – Он направился к двери, мы вышли первыми. – Осторожно, об угол стола не ударьтесь, стоит так неудобно. Я всегда об него бьюсь.

Приемная находилась в торце коридора. Она была довольно большой и светлой, так как свет в нее проникал из двух окон. По пе-риметру приемной стояли старые венские стулья, у двери, обитой желтым винилом – стол секретаря. На столе ничего не было, только телефон с диском и тремя кнопками для коммутации.

– Меня Львом Матвеичем зовут, если что, – представился сторож. -

Это я к тому, если вы вдруг ко мне обращаться будете.

L M, окрестил я его.

– Олег Алексеевич Инзарин. – Отец протянул старику руку.

– Очень приятно.

– Андрей, – представился я. – Олегович.

– Сынок. Я сразу так и решил, – заявил L M. – У меня глаз наме-танный. У Михал Иваныча тоже сынок есть. Только он на кордоне остался. Нельзя тайгу без пригляду оставлять.

– Так, где он сам-то, Михаил Иванович? – спросил отец.

– А он это…я его…ну, в общем, он скоро. До магазина и назад.

Ясно, подумал я, L M Сидорова за водкой отправил.

– Сейчас придет, – пообещал старик, и точно – стукнула входная дверь, и бодрый голос крикнул:

– Эй, Матвеич! Ты где? Накрывай на стол, доставай посуду!

Дверь в приемную открылась и в проеме возникла фигура чело-века, плечи которого касались косяков, а голова притолоки. В правой руке он сжимал за горлышко литровую бутылку 'Путинки', в левой – полупрозрачный пакет с продуктами. Сквозь целлофан просвечивала банка консервов, кирпич хлеба, скорей всего черного 'бородинского' и что-то еще, завернутое в бумагу.

– Ба! Олег! Приехал, не соврал!

– А когда я врал? – весело сказал отец, и друзья крепко обня-лись.

– Куда? – заорал на меня Хохол и, схватив за воротник куртки, крутанул так, что я в мгновение ока оказался за передним колесом тя-гача.

Одной левой, как говорится, правая рука автоматом занята. И откуда в нем, в Хохле, сила такая? С виду не скажешь. Во мне больше сотни, а в нем от силы килограммов семьдесят пять. Ну, слабаком-то его не назовешь, конечно. Парень здоровый, жилистый, слабака бы в спецотряд не взяли, но Гуинплен выше Хохла на полголовы и в плечах шире. Да что Гуинплен, Рэбэ, и тот кажется крупнее Хохла. Но силы Хохлу не занимать. В спаррингах, которые в лагере проводились, Хо-хол не разу бит не был. Всегда – победитель. Думаю, что и Гуинплена бы свалил, если бы пришлось драться.

Не успел я сообразить ничего, позицию выбрать, а Хохол уже рядом и по вертушке палит. Я тоже к стрельбе приготовился, но куда стрелять-то весь сектор обстрела Хохол окучивает. Думаю, под сцеп надо, и с другой стороны вдарить. Только подумал, а вертушка хвост заносить стала, и по дуге. Словно ее на тросик за нос прицепили к тя-гачу. И строчит пулеметчик, не жалеет патронов. Хохол отстреливает-ся, и Рэбэ с Гуинпленом по вертушке из цеха бить стали.

Я под сцеп нырнул, Хохол за мной. А наш отход ребята из развалин прикрывают. Вдруг слышу – пулемет на вертушке заглох. Патроны что ли кончи-лись? Вообще стрельба прекратилась, только винты свистят.

Выбра-лись мы с Хохлом с другой стороны кабины, обежали ее, смотрим

– падает вертушка! Ура! Чуть было не заорал. А потом сообразил: вер-тушка падает прямехонько на цех, где Рэбэ с Гуинпленом укрылись.

Тут не до ликования. Как рвануло – был цех, и нет цеха! Одна дальняя стена в клубах дыма и пыли виднеется. Постояла минуту и тоже рух-нула. Куча обломков. Хохол стоит белый весь и губами шевелит, как рыба, которую из воды вытащили. Я понял, что он повторяет одно и то же имя:

– Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ…

Как заведенный.

Наверное, они с Рэбэ друзьями были…

А я стоял, как дурак, и не знал – плакать мне или радоваться, что это они, а не я там, в развалинах. Еще совсем недавно, несколько ча-сов назад я горевал по поводу гибели всех, кто остался в лагере.

Го-ревал и ненавидел Рэбэ. Ненавидел за то, что он такой черствый.

Да-же смерти его хотел. А что? И убил бы его тогда. А сейчас? Рэбэ нет, Гуинплена нет. Мы с Хохлом живы! А в душе пусто. Ни горечи, ни ра-дости…

А ведь такое со мной уже было.

Я вспомнил…

Я один стоял в зале прощания. Отец Ларисы приехать на похо-роны не смог, сам лежал в больнице с обширным инфарктом. Ин-фаркт с ним случился после моего звонка в Тверь. А больше никого из родных у нас с женой и не было. Мама Ларисы умерла при родах. Своих родителей я не помнил, мне было три с половиной года, когда они погибли. Друзья?

Да не было у нас с женой общих друзей, у меня были мои собутыльники, а у Ларисы были две подруги, но им я ничего сообщать не стал. Зол я был на них за то, что настраивали они Ларису против меня. Позже я понял, что поступил не по-человечески. Не имел я права не дать им проститься с Ларисой.

Гроб с телом моей жены медленно опускался во чрево кремато-рия под траурные аккорды реквиема. В моей душе была такая же пустота, как сейчас…