В следующем файле были снова мы. В окружении своих родных и друзей. Здесь были Вадик Козин со своей будущей женой Лилией, Серега

Мозговой, мой кореш с первого класса, Светка Трифонова, Ла-рискина подруга, многие другие, кого я уже успел позабыть. Здесь был и Петр

Иванович, Ларисин папа, со своей женой Софьей Артуровной и дочерью

Аурикой, сводной сестрой Ларисы. Все были веселы. Они яв-но были рады нашему счастью. Кто мог подумать тогда, что счастье это будет таким недолгим? А мы с Лариской смотрели друг на друга и не замечали ничего и никого вокруг. Наверное, мы верили в то, что так хорошо будет всегда…

Я пил водку и листал файлы. Я подолгу разглядывал фотогра-фии, пытаясь вспомнить все, каждую мелочь. Я пытался вспомнить слова, которые шептал на ухо своей любимой Лариске, и те слова, ко-торые шептала она. Я вспоминал в подробностях нашу первую брач-ную ночь, которая на самом деле была первой. Кто теперь в это пове-рит? Это старомодно, но Лариса и была старомодной. Наверное, даже чересчур.

Потом пошли файлы с моими письмами с флота. И не лень было Ларисе их перепечатывать? Я читал свои собственные письма и удив-лялся: неужели это я писал? Я не узнавал самого себя в этих письмах. Другие мысли, другие чувства, другие слова! Другой человек. Я был наивен…, но…я был искренен. И я позавидовал ему. Ему? Да я же сам себе позавидовал!

А потом был ее дневник.

Лариса писала о каждом дне, прожитом и пережитом со мной. Она не ругала меня, нет! Она удивлялась: почему это произошло именно с ней?

И винила себя, свою несдержанность и неумение управлять собой, своими мыслями и поступками. Она винила судьбу, своих подруг и моих собутыльников, кого угодно, но не меня! В каждой ее фразе читался вопрос – почему? И еще! Она надеялась. Она хоте-ла, чтобы все было по-другому. Честно и радостно. Так, как было вна-чале нашей совместной жизни. Каждый день, описанный в ее дневни-ке, заканчивался клятвой – начать новый день по-новому. Простить, забыть. Быть ласковой и не отвечать на грубость.

Я вспомнил. Лариса всегда пыталась это делать. А я? Приходил домой пьяный или с запахом перегара, или еще хуже – с запахом чу-жих духов! Не замечал, или старался не замечать ее призыва к при-мирению. Я подозревал Ларису в измене. Я, который готов был бе-жать за каждой юбкой, совершенно забыв о том, как прекрасна моя жена!

Дневник Ларисы меня потряс, но настоящий удар я получил, ко-гда открыл последний файл.

Вик! Любимый!

У меня даже в глазах потемнело. Это было ее письмо мне. Письмо с того света! Я скользнул взглядом вниз и увидел дату – пись-мо было написано в день нашего отъезда в санаторий.

Я запомнил каждое слово этого письма, каждую букву, каждую запятую. Я буду помнить его всю оставшуюся жизнь…

Вик! Любимый!

Меня никто не называл Виком. Только Лариса называла меня Виком. На флоте меня называли ефрейтором Ингером или Маркони. На работе

Виктором или, что редко, Виктором Карловичем. Дружки на-зывали меня

Витьком. Ларисины подруги говорили просто – 'он'. Или – 'этот'.

Вик! Любимый!

Ты обязательно откроешь мою папку. Во всяком случае, я на-деюсь, что ты откроешь ее и прочтешь это письмо.

Итак. Ты его читаешь, и это означает, что у меня снова ни-чего не получилось. Если бы все вышло так, как я хочу, то это письмо я бы стерла.

Моя попытка, моя очередная попытка что-то изменить, была последней. Я дала себе слово. Если и сейчас ничего не получится, я по окончанию нашего отдыха уйду. Не пытайся искать меня. И не пытайся меня вернуть. Я все решила. Я не хочу, чтобы наша жизнь была такой. Уж лучше никак, чем так.

Надеюсь… Нет, вру. Ни на что я не надеюсь и понятия не имею, как буду жить без тебя. Единственное, что я хочу сейчас, чтобы ты знал: я люблю тебя, Вик. И всегда любила.

Прощай, твоя Лариса.

Я выключил компьютер и потянулся к бутылке, но она оказалась пустой. И тут раздался звонок в дверь. Словно кто-то стоял за ней и ждал, когда я прочту письмо до конца. Наверное, в тот момент я был не совсем в себе. Лариса! Я был уверен, что это она. Я решил, что

Лариса не умерла, а просто ушла от меня. Ушла, но вернулась.

Вер-нулась! И я кинулся к двери, забыв о том, что ее нет больше, забыв о сегодняшней кремации и об урне с ее прахом, стоящей на столе.

На пороге стояла Светлана Трифонова, теперь, кажется, Коз-ловская.

Я только что видел ее на одной из свадебных фотографий. Там она была другой. Веселой и доброжелательной. Сейчас она смотрела на меня с нескрываемым презрением. Светлана не произ-несла ни одного слова, размахнулась и со всей силы влепила мне по-щечину. А потом повернулась и медленно стала спускаться вниз по лестнице. Я услышал, что она плачет.

Пощечина меня отрезвила, вернула в реальность. Ларисы нет. Она не вернется. Наша квартира показалась мне склепом. Холодно, сыро…и пусто.

Я не стал закрывать дверь – вдруг кому-то еще захочется прийти и врезать мне по физиономии? Пусть заходит и бьет. Я заслужил го-раздо большее, чем пощечина. И даже не за то, что не сообщил под-ругам

Ларисы о ее смерти, я был виноват в том, что Лариса мертва. Это я убил ее! Я!

В прихожей висело большое зеркало. Лариса всегда подолгу прихорашивалась перед ним, когда выходила из дому. Зеркало было слегка тонированным в золотисто-коричневый цвет, и лицо, отражен-ное в нем казалось загорелым в любое время года. Лариса любила это зеркало. И подруги ее любили это зеркало.

В квартире были и другие зеркала.

Нужно завесить все зеркала тряпкой, вспомнил я и, задержав-шись в прихожей, посмотрел на свое отражение. Мое лицо не выгля-дело загорелым, оно было серым, словно покрытым пылью, а на ле-вой щеке темнел след от пощечины. От этого пятна лицо казалось пе-рекошенным и злобным. Как у маньяка. Как у убийцы.

Неужели это я?

Губы того, кто был в зеркале, растянулись в страшной улыбке. Глаза сузились и из их внешних уголков брызнули к ушам резкие и тонкие изогнутые морщинки. Верхушки ушей вытянулись и заостри-лись, нос стал превращаться в свиное рыло, а из мускулистых залы-син, разрывая кожу, вылезли наружу маленькие толстые рожки. Тот, что был в зеркале, открыл рот и хотел что-то сказать мне, но я не стал его слушать, я знал, что он скажет. Я размахнулся и ударил ЕГО в ры-ло.

Стекла брызнули и заискрились бенгальским огнем. Я ослеп. Я смутно помню, что было дальше. Какие-то обрывки, то ли сон, галлю-цинация, то ли реальность. Скрип входной двери, яркая вертикальная полоса света, чьи-то ноги в пыльных ботинках. Потом ноги исчезли, и дверь закрылась. Я снова был один. Мне было холодно, но я не желал пошевелиться, чтобы встать, пройти в спальню и забраться под теп-лое одеяло. Я желал своей смерти. А потом пришли какие-то люди и стали меня поднимать с холодного кафельного пола, чтобы куда-то увести. Я не хотел идти, я хотел умереть здесь, на полу. Я сопротив-лялся, но они все же подняли меня и стали настойчиво толкать к две-ри. Я ударил кого-то и разбил ему лицо в кровь. Я дрался, как зверь, но их было много, и они все вместе были сильнее меня одного. Меня скрутили и положили на носилки. Потом появилась Лариса. Она ниче-го не говорила, прижимала руку к сердцу и молчала. Меня куда-то не-сли на носилках, а она шла рядом и глядела на меня. Я ожидал уви-деть упрек в ее взгляде, но в нем была любовь. Меня засунули в ма-шину и закрыли дверь. Машина уехала, увозя меня от Ларисы. Я не мог ничего сделать, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Я был привязан к носилкам, а носилки крепились к полу машины. Я дергался, пытаясь освободиться и выскочить из машины, но резиновые жгуты не поддавались. Я заплакал. Врач, который сидел рядом со мной (он был в белом халате и белой шапочке, а на груди у него висел фонендо-скоп, поэтому я решил, что это врач), вытер мои слезы марлевым ко-лючим тампоном и сказал: