Всё это произошло за долю секунды.

— Я вышибу тебе мозги здесь... если хочешь, — дополнил он, прожигая меня равнодушным взглядом.

— Мне, если честно, всё равно, — на удивление я говорила чётко, без пьяного лепета, без намёка на страх. Рука устала и мне пришлось её отпустить, в то время как мистер сама привлекательность продолжал сверлить во мне дырку дулом пистолета, кажется, только и ждущего, чтобы плюнуть в меня пулей.

— Мне нет, не хочу каждый раз запинаться о твоё тело.

От его бесчувственности хотелось плакать, поэтому моя нижняя губа начала непроизвольно дрожать, выдавая меня с потрохами — я была жалкой и слабой, с едва ли подающей признаки гордостью, которая хоть как-то удерживала меня в рамках.

Отцу точно было бы за меня стыдно...

— Да пошёл ты... — Бутылка полетела в сторону, а я набралась наглости отвести его пистолет от моего лба, при этом не отводя взгляда от его глаз, смотревших на меня с всё тем же равнодушием. Наверное, каждая его жертва чувствовала это его равнодушие на себе перед тем как отдать Богу душу. Наверное, каждая его жертва попадала под прицел профессионального взгляда, даже не подозревая, что находится под прицелом. Наверное, каждая его жертва умирала намного легче — легче оттого, что не знала, даже не подозревала, что умрет.

Их сила была в их незнании.

Я же знала точно, а это, признайтесь, намного сложнее.

— Давай закончим с этим, — я натянуто улыбнулась и, слегка задев его плечом, прошла вперед, первой вступив на территорию предутреннего воздуха, сумерек, вот-вот готовых смениться на свет восходящего на кромке горизонта солнца, бросившего красную линию на край неба. Звезды бледнели, становились выше, уступая место новому дню. Прохлада коснулась моих оголенных плеч, заставив меня вспомнить об оставленной в машине джинсовке, а ещё о мокрых трусиках, так и не успевших высохнуть и красовавшихся сейчас на краю раковины в ванной мудака.

Надеюсь, он вспомнит, чьи они, перед тем как выкинет в мусорный бак.

Его машина была, как и стоило предположить, чёрной, хотя могу поспорить, что при свете дня она окажется тёмно-синей. Великолепный, кричащий своей дороговизной Aston Martin, припаркованный в открытом боксе через дорогу. Он мигнул фарами, приветствуя своего хозяина, и поглотил меня в свой светло-бежевый салон, пахнущий кожей и чем-то горьким.

Я скинула туфли, задирая ноги на сиденье и прижимая колени к груди. За тонированным стеклом красная кирпичная стена казалась мне полотном запекшийся крови.

— Пристегнись, — Николас сел на сиденье рядом, и в тишине отчетливо послышалось жужжание привода, опускающего руль ближе к водителю. А его слова были настолько неуместны, что я рассмеялась, всё ещё рассматривая стену, под урчание заведенного мотора побежавшую перед глазами.

— Спасибо за заботу, Николас, — я ещё плотнее прижала колени к груди, пытаясь хоть как-то согреться. За окном мелькали заброшенные, как и его дом, здания, пугающие меня чёрными провалами разбитых окон, мёртвой запущенностью, обречённой тоской никому-не-нужности. Нас окружали проросшие кустарники, местами пролезающие через потрескавшийся асфальт и заползающие на бетонные ступеньки лестниц; листы помятого и заржавевшего металла, свисающего с дверей и больших ворот; мусор, забившийся в углы построек и валяющийся по сторонам от дороги. — Ужасное место.

— В семидесятых здесь был лакокрасочный завод, — наконец он вынырнул на широкую дорогу, похожую на ту, по которой мы приехали сюда, и прибавил скорость, отчего я стукнулась лбом о стекло, в которое так самозабвенно смотрела.

— Сегодня ведь шестое? Если я не ошибаюсь.

— Да.

— Я навсегда зависну в своём возрасте, только представь. Двадцать два, хотя завтра мне исполнилось бы двадцать три.

— Интересное рассуждение: зависну.

Я не смотрела на него, но могла поспорить, что при этом он улыбнулся своей странной улыбкой, скрытой лишь в уголках губ. Спрятанной от всех и ото всего — настоящие убийцы не любят улыбаться, наверное...

— Разве нет? Это конец, дальше уже ничего нет: ни времени, ни страха, ни боли. Совершенно ничего, даже пустоты, понимаешь? И мне будет поебать, как я выгляжу, кто и что обо мне думает и думает ли вообще. Ищут ли меня и плачут ли обо мне, — я правда не хотела с ним откровенничать, но почему-то именно сейчас, наряду с нервным ознобом, я чувствовала совершенно отвратительное одиночество, которое заставляло меня цепляться за единственно живого человека рядом со мной, пусть этот человек и был моим убийцей. Тем более, что ему до моей бредятины не было никакого, совершенно, чёрт побери, никакого дела.

Да чтоб ты сдох, мистер сама привлекательность.

Я перевела на него злой взгляд и начала пристально рассматривать его профиль, подсвеченный светом от передней консоли с вмонтированным в неё экраном и различными кнопками. Его бледность бросалась в глаза, а напряженные скулы указывали на то, что обезболивающее оказалось не очень-то эффективным, впрочем, как и мое успокоительное, остатки которого осели на моей коже едва уловимым запахом спирта.

— Что ты чувствуешь, когда убиваешь людей?

Он слегка повернул ко мне голову, и я не смогла различить оттенка его взгляда, скрытого от меня падающими на лицо тенями.

— Ничего. Мне не жаль, если ты об этом.

— Я не об этом. Что ты чувствуешь, когда имеешь власть над чьей-то жизнью? Ты ощущаешь себя Богом? — я неловко поерзала, ощущая давление джинс в самом неподходящем месте, не защищенном от плотного шва нижним бельем. Пришлось спустить ноги и вновь поерзать. Умереть в комфорте мне не дано точно. Николас не выражал совершенно никаких эмоций, наверняка мечтая избавиться от меня поскорее. Это подтвердил резкий поворот вправо и вжатая педаль газа. Мы неслись по дороге, огибающей город и ведущей в неизвестно куда. И пока я смотрела на него, а он на меня, краем глаза продолжая следить за дорогой, — асфальт закончился, уступив место гравийной дороге.

Мои мысли заглянули под днище машины и оценили дорожный просвет.