Но горы горами, а дел хватает у них и в казарме.

Альбомы делают не все, но большинство. Изготовление альбома негласно поощряется командованием — лишь бы солдат был занят чем-нибудь. Работать дембель все равно не будет, на всех аккордов не сделаешь. А так хоть не мается от безделья. Творит, можно сказать.

Бывает, правда, придираются к фоткам — снимать что-либо в части запрещено.

Часто ротный или наш взводный крушат все в спальном помещении, срывают белье и переворачивают койки, выбрасывают все содержимое тумбочек в проход. Это называется «наведением порядка». Единственная вещь, которую они не тронут, не растопчут и не выбросят, а прикажут лишь сдать в каптерку — дембельский альбом.

Святая для солдата вещь. В нее он вложил всю душу, весь талант, что имел. А если не имел, то развил. А если и этого не смог, то сумел договориться с полковыми мастерами, проставился на курево, хавчик… Разыскал талант среди молодых и опекал его, не давал в обиду:

Короче, лучше — не трогать.

Художники, такие как Вовка Чурюкин, в большом почете. Стенгазеты, плакаты и боевые листки — лишь антураж. Художники заняты настоящим делом. Они создают вещь, которая делает воспоминания о службе приятными.

Дембельский альбом — вещь гламурная. В нем нет места говну первого года. Все возвышенно и пафосно, до уровня кича. Как того и требует простая солдатская душа.

Мы слышали, в соседних частях, в Гарболово, тамошние ВДВэшники вклеивают в свои альбомы фотографии, где они развлекаются с молодыми. Отрабатывают на них удары, выстраивают голыми на подоконниках:

«Это, блядь, пидорство какое-то!..» — плюется Борода. «Уроды. Это они кому — папе с мамой покажут? Или друзьям? Да со мной собаки в Бендерах здороваться перестанут:»

Альбом — дело кропотливое. Времени на него уходит немало. Но это скорее плюс, чем минус.

Прежде всего, покупается большого размера альбом для фотографий. Обычно альбомы привозят из Питера водилы из роты МТО или почтальон. Надо лшь договориться и подогнать пачку сигарет с фильтром.

Можно альбом получить и бесплатно, но это дольше, и не каждый может. Есть перечень награждений за отличную службу. Отпуск на родину, фотография с оружием на фоне Боевого Знамени части. Еще какая-то срань, типа грамот. Есть и «награждение ценным подарком». Обычно это дешевые наручные часы, электробритва, или невообразимо вонючий одеколон «Фор Мэн».

Одеколон дарить перестали после частых случаев распития этой жидкости «для мужчин» — одного фунфыря хватало как раз на троих. И тогда парфюмерию решили заменить фотоальбомами.

Подарок пришелся как нельзя кстати, особенно для солдат-отличников из «колхарей». Прижимистые дети крестьян избавлялись таким образом от переговоров с ушлыми водилами и дополнительных трат.

Листы из альбома аккуратно вынимаются и «тушуются». Нужно достать через художников или штабных несколько пузырьков черной туши. Специальной кисточкой, или просто куском ваты, тушь равномерно наносится на обе стороны листа. Особое умение требуется при просушке листов — чтобы они не покоробились, и тушь с них не посыпалась.

Обложку же упрочняют и утолщают при помощи плотного картона. Затем обтягивают тканью — красным плюшем. Его обычно или покупают, или отрезают от клубных штор. Мечта каждого — заделать обложку из знамени части. Так как штор на всех не хватает, а знамя под охраной, то имеется другой вариант — шинельное сукно. Смотрится аскетичнее, но имеет свой брутальный шик. Не везет лишь тем, от полы чьей шинели ночью отхватывают необходимое количество.

Когда листы высохли, начинается их художественное оформление. Нанесение текстов, рисунков и просто «забрызга». Последнее, кстати, открыло мне тайну постоянных пропаж зубных щеток из тумбочек. Мыло, зубная паста, даже бритва — это я понять мог, но кто и зачем упорно пиздит зубную щетку — оставалось загадкой, пока не увидел процесс «забрызги».

В баночку с гуашью — синей, желтой, красной, — опускается зубная щетка. Затем ее извлекают и аккуратно стряхивают лишнее. Держа инструмент под особым углом к листу, художник проводит пальцем по щетине бывшего предмета гигиены. Сотни мелких брызг слетают на затушеванный лист, образуя млечные пути, разрывы салюта, и просто красивые узоры. Места, где будут наносится тексты и рисунки, прикрываются бумагой.

Из этой же бумаги можно вырезать какой-нибудь силуэт — от голой бабы до стоящего на посту солдата, наложить на лист и забрызгать все остальное. После бумага убирается, и ты видишь черную фигуру на фоне звездного неба или северного сияния.

Красиво. Только щетку надо новую теперь где-то достать.

Следующий этап — рисунки и тексты. Чаще всего художник не ломает себе голову, а переводит рисунок с имеющегося у него образца. Такие образцы хранятся на кальке. Обычно это всевозможные ордена, георгиевские ленты, розы, «калашниковы», геральдические щиты и все в таком роде. Выдавленный на черный ватманский лист рисунок раскрашивается затем гуашью.

Некоторые хотят, чтобы альбом был настоящим произведением искусства, то есть отличался от всех остальных. Происходит настоящий интеллектуальный поиск. В сезоны массового оформления дембельских альбомов особенно страдает полковая библиотека. Все журналы и книги перелопачиваются пытливыми умами.

Заинтересовавшие читателя картинки выдираются и относятся на консультацию к художнику.

Хоть я и далек от рисования, но опыт в живописи уже имею. С осени еще, по духанке.

Конюхов — мордатый здоровенный осенник, был известным «мастером фофанов». Отвешивал их по любому поводу, часто и без. Пальцы толстые, мясистые. Если влепит больше десяти — голова полдня гудит.

Свою фотографию в парадке с аксельбантом, тельняшке и иконостасом на груди он затеял поместить в начале альбома, но маялся по поводу оформления. Не хотелось ему ничего из набора местных художников.

«А ты возьми вон, с сигарет: Переведи и увеличь», — посоветовал ему я.

Конюхов внимательно изучил рисунок на пачке. Лев и единорог держат увитый лентами щит. «А в центре фотку свою поместишь,» — добавил я и тут же пожалел.

Инициатива наказуема исполнением.

Конюхов сжимает мое плечо и заглядывает в лицо. «Тайком сможешь сделать? Для меня? Чтоб никто не узнал, а? А то идею спиздят…» «Не, я не умею» — пробую выкрутиться.

«Пизды дам!» — подкрепляет просьбу Конюхов. «А так — завтра в наряд вместе заступим, за ночь сможешь сделать? Ты ж студент, уметь должен. А то как вот этими» — Конюхов растопыривает толстенные пальцы и шевелит ими, с сожалением рассматривая. «Слышь, боец, ну сделай, а?» Я впервые вижу просящего, да еще с жалостным лицом, Конюхова. Искусство облагораживает человека.

Я в жизни не держал в руках пера для рисования и никогда не имел дела с гуашью. И в школе по «изо» у меня всегда был трояк с натяжкой.

«А снег чистить кто будет?» — делаю еще одну попытку.

«Я почищу», — быстро отвечает Конюхов. Опешив, поправляется: «Бойцов вызовем.» «Ладно», — сам себе не веря, отвечаю я. «Попробуем».

В голове у меня вертится бессмертное: «Киса, я хочу вас спросить, как художник художника». Хотя Остапу-то что — его просто с парохода ссадили. Фофанов ведь ему никто не вешал:

Не ожидал, но — получилось. И свести рисунок, и увеличить его, и перевести на ватман, и даже раскрасить желтой гуашью.

Конюхов был счастлив, как ребенок. Не тронул меня ни разу больше, до самого дембеля.

Замечаю — чем здоровее и брутальнее человек в форме, тем быстрее и легче он впадает в детскую радость от какой-нибудь незатейливой херни. Светлеет лицом, преображается. И наоборот, такие доходяги как Мишаня Гончаров или Гитлер будут недовольны всегда и всем, даже собственным дембелем. Для них есть особое выражение — «злоебучие».