Он взмахнул рукой.

Колонна двинулась дальше.

…В это утро Геннадий Числов, как и обычно, первым вышел на развод. Он аккуратно проделывал это весь последний месяц. Едва дежурный простучал железным прутом по висящему у столба куску рельса, Числов шагнул вперед, картинно приставил ногу и вытянулся по стойке «смирно». За ним молчаливо выстроились остальные – все те, кто с вечера были назначены вместе с ним на дорожные работы.

– Опять ты у меня правофланговый, – сказал майор Гукасян, начальник вооруженной охраны колонии, выходя из караулки к воротам.

У него была особая память на рецидивистов. Он знал их всех по именам, помнил все их клички, кто, где, когда, сколько и за что отсидел. С Числовым он тоже встречался не впервые. Несколько лет назад Геннадий Числов, по кличке «Купец», или «Генка Дьякон», попал в колонию за соучастие в квартирной краже. Срок ему дали небольшой, и сам он тогда был еще очень молод. Но с его появлением в лагере среди уголовников началась подозрительная возня. Кто-то кого-то избил, поранил. Люди, до того спокойно отбывавшие наказание, вдруг попытались бежать. Открылась картежная игра, и высшей ставкой стала чья-то жизнь. Появилось много «отказчиков» – то есть лиц, не желающих работать. Администрация долго не могла понять, кто верховодит. Но майор Гукасян опытным глазом выбрал из всех молоденького Генку Числова: «Ручаюсь, все беды от него. Это крупная птица, хотя у нас – по самому маленькому делу».

Сейчас Геннадию Числову было лет двадцать шесть – двадцать семь. Его судили за участие в вооруженном ограблении, при котором были убиты двое: сторож, охраняющий магазин, и проходившая в ночной час по улице девушка – телефонистка междугородней станции, которая пыталась помешать грабителям. Всех бандитов приговорили к расстрелу. Один только Числов сумел доказать, что он находился далеко от места происшествия – на другой улице.

– А ведь это наверняка вся шайка под твоим началом была! – сказал майор Гукасян, когда Числова привезли в колонию. – И убил, вернее всего, именно ты. А отделался мягче всех.

– Ого, знакомый начальник! Разрешите поприветствовать? – Генка Дьякон поклонился. – Ваш черный глаз наш темный мир на три километра в глубь пронзает! Но судьи разбираются, конечно, не так глубоко, и я вышел с детским сроком, хотя, как вы сами понимаете, умолял прокурора, чтобы мне влепили вышку.

Он носил теперь густую каштановую бороду, почти до пояса. И странно было видеть молодое, красивое, жестокое лицо в обрамлении всклокоченных волос.

Обрить бороду Геннадий Числов не дал. Вежливо объяснил: «Я знаю, что у вас такой порядок и раз я попал в ваш монастырь, то должен подчиняться уставу. Но прошу со всей убедительностью сделать для меня исключение. Вам же, начальникам, удобнее, чтобы я остался в бороде. Особая примета: бородач! Начальство любит, чтоб у жулика были особые приметы. А я своим внешним видом исключительно дорожу и очень обижусь, если обреете».

С майором Гукасяном он всегда балагурил, очень точно, впрочем, удерживаясь в допустимых границах. Сейчас, стоя первым у ворот, он весело откликнулся:

– А ведь я заметно перековываюсь, гражданин начальничек, ключик-чайничек, только вы один не хотите признавать.

Майор Гукасян никогда не позволял излишних вольностей в обращении:

– Что это еще такое – «ключик-чайничек»?

– Песня; Художественное произведение. Откуда, как говорится, слов не выкидают:

– Отставить песню! – приказал майор.

К воротам подали грузовик.

Всех, кто назначен был на дорожные работы, пропускали через ворота по двое. Каждого дежурный останавливал на секунду и ощупывал карманы и бушлат на груди. В руках преступника любой ржавый брусок железа мог превратиться в смертоносное оружие. Затем заключенные по одному влезали в кузов машины.

Первым влез Числов и уселся на дно, привалившись спиной к борту и обхватив руками колени. За ним, соблюдая установленный порядок, стали подниматься остальные.

Машина должна была отвезти заключенных на работу в степь – за двадцать пять километров от лагеря. Там прокладывалась новая шоссейная дорога. Майор Гукасян охотнее всего посылал работать по этому наряду самых подозрительных. Там пустынно, посторонние не появляются, машины почти не ездят. И всё там на виду. Часовые, расположившись поблизости от работающих – в конце и в начале участка, – могли без труда предотвратить любую попытку побега. К тому же с машиной обычно отправляли троих конвоиров. Один с автоматом стоял впереди, в кузове грузовика, а все заключенные сидели на полу, другой – у заднего борта и тоже с оружием наготове, а третий ехал в кабине с шофером.

В это утро при отправке грузовика случилась маленькая заминка. И если бы ей придали значение, то, может, все обошлось бы благополучно.

Одним из последних в машину должен был влезть Федор Пузанков, парень могучего сложения, отчаянный и ловкий. Он был осужден на пять лет за злостное хулиганство. Когда подошла его очередь, он вдруг негромко сказал, что не поедет. У него болит живот.

Впоследствии один из конвоиров говорил, что ему показалось, будто Федор Пузанков чуть заметно подмигивал начальнику. Но тогда этот конвоир промолчал, а другие ничего подозрительного не заметили. Такие отказы были делом привычным. Но вполне возможно – это было решено потом, – что Федор Пузанков действительно хотел остаться в колонии и разоблачить сговор бандитов, подготовивших побег. У него был сравнительно небольшой срок, и ему, наверно, не хотелось рисковать.

– Значит, не едешь? – спросил для порядка дежурный. – Отдохнуть захотелось? Иди к врачу, докажи, что не симулируешь.

Он собирался уже отправить машину без Пузанкова. Но Геннадий Числов поднялся на ноги.

– Кто это не едет? Это Федор, что ли, у нас прихворнул?

– Я не еду! – с вызовом подтвердил Пузанков.

Геннадий выпрыгнул из машины. Захватив в кулак бороду, он с полминуты пристально глядел на отказчика.

– Заболел, значит, Феденька? Плохо чувствуешь себя, бедняжка?

– Не твоя печаль.

– На вежливость был ответ – хамство! А может, я твою болезнь понимаю?

– Иди ты… – вяло отозвался Пузанков.

– Ты будь своим, Федя, да без убытка. И все же соображай – мой тебе добрый совет, – с кем говоришь! – Геннадий придвинулся вплотную к рослому Пузанкову и коротко, зло бросил несколько слов.

Никто из близстоящих ничего не расслышал. Пузанков изменился в лице, замотал головой на бычьей шее:

– Все одно не поеду!

– Тогда и я останусь, – с холодной улыбкой объявил Геннадий. – Буду дружка своего лечить.

Федор оглянулся по сторонам. С бессильной ненавистью обратил взгляд на Числова – и словно сломался. Полез в кузов. Голову он опустил и уже не произнес больше ни слова.

Никто в ту минуту не понял смысла этого поединка. Если бы Числов приказал кому-нибудь отказаться от работы, тут на него, конечно, быстро нашлась бы управа. А сейчас, по видимости, все было в порядке. Один преступник, явный симулянт, отлынивает от работы, а другой уговаривает его не делать глупостей. И результат – оба едут на работу. Разве это плохо? Только похвалить Числова нужно за это, вот и все.

Конвоиры заняли свои места.

– Разрешаю отправление! – крикнул дежурный.

И машина тронулась.

Весь путь до места работы занимал примерно полчаса. Но уже через пять минут пришлось сделать остановку.

Двое заключенных повздорили из-за какого-то пустяка. Не успели конвоиры вмешаться, как Корюн Едигарян ударил камнем по голове Аскяра Велиева. Их тут же разняли, высадили из машины. Велиев испуганно повторял:

– Я ничего ему не делал… Он говорит: «Отодвинься». Пожалуйста, могу отодвинуться… Я хотел отодвинуться – он ударил… За что?!