Стиви Мур сидела за кухонным столом, готовя свои акварельные кисти и поглядывая в окно на стайку колибри, порхавших в зарослях поскони. Рядом с ней на столе сидела ее семнадцатилетняя кошка Тилли и смотрела на них с не меньшим вниманием. Стиви хотелось схватить самую сущность этих птиц, она думала, что эта сущность состоит в их изумительной способности оставаться спокойными, находясь в постоянном движении. Тилли же думала о том, как бы их поймать.

Стиви просто не знала, как она могла бы прожить без Тилли. Кошка была ее неизменной спутницей. Тилли провела рядом с ней бессчетное количество ее одиноких ночей. С любовью поглядывая на свою кошку, она вдруг заметила, как колибри внезапно упорхнули. Взглянув на лестницу, она увидела ребенка, направлявшегося к дому.

– Тилли, ты больше уже не учишь детей читать? – спросила Стиви, удивляясь, за что ей такая судьба: соседские мальчишки, видно, опять сломали ее знак.

Кошка, тоже заметившая приближение пришельца, вспрыгнула на холодильник и спряталась в широкую корзину из ивовых прутьев. Стиви встала. Она пригладила кошачью шерсть на ее черных «футболочке» и «штанишках». Этот ребенок явно чего-то хотел, так что Стиви схватила свою панаму, приготовившись стать суровой и внушительной, за долю секунды до того, как ребенок упал на камни.

Стиви выскочила за дверь. Девочка уперлась руками в землю, пытаясь подняться. Ее колени и большие пальцы ног были в крови. Мгновение Стиви колебалась, пока девочка не подняла на нее глаза. Они были полны боли и внезапно вызвали у Стиви неожиданные, необычные чувства.

– Ты в порядке? – спросила она и еще не успела наклониться к девочке, как та утвердительно кивнула головой, и в ее зеленых глазах вспыхнула решимость.

– Это вы… вы… – произнесла девочка тоненьким, слабым голосом.

– Ты моя читательница, – сказала Стиви, решив для себя, что этот ребенок совершил паломничество для того, чтобы встретиться с автором «Совиной ночи» или «Лебедей, или Морских ястребов»; однако девочка смотрела на нее так, словно увидела рядом еще кого-то.

– Моя мама была с вами знакома, – произнесла девочка с южным акцентом.

– Твоя мама?

– Эмма Линкольн, – сказала девочка, – у нее была эта фамилия до того, как она вышла замуж за папу.

– О боже! – прошептала Стиви. Это имя пришло из прошлого. Воспоминания охватили ее, чистые и ясные, как солнечный свет, вернули ее назад в детство, к девочкам, которые вместе учились плавать.

– Как поживает Эмма? – спросила она.

– Она умерла, – сказала девочка.

О, теперь и небо сменило цвет. Это, правда, произошло. Тени упали на синеву, когда смысл слов дошел до нее. Как это могло случиться, а Стиви ничего об этом не знала? Ветер шелестел листьями над их головами; Стиви посмотрела девочке в глаза и готова была поклясться, что видит перед собой Эмму.

Стиви протянула руку, и девочка, похожая на изломанную истощенную ветку, встала перед ней.

– Пойдем лучше внутрь, – сказала Стиви. И они вошли в дом.

Стиви помогла девочке вымыть руки и ноги и дала ей лейкопластырь, чтобы залепить ссадины, потом она заварила чай так, как это сделала бы ее мать. Она достала чашки и блюдца из голубого китайского фарфора, сахарницу с мелким желтоватым сахарным песком и лимонный пирог. Потом вместе с девочкой, ее звали Нелл, они сели за стол перед камином.

– Мы с твоей мамой пили чай на этом самом месте, – сказала Стиви.

– Тогда ваш дом был голубым? – спросила Нелл.

– Да.

Девочка жадно всматривалась в каждую вещь: кресла из ивовых прутьев, выцветший зеленый диванчик, подлокотники и спинка которого были изодраны Тилли и другими представителями ее племени, рисунки с изображениями птиц, коллекции перьев, раковин, птичьих гнезд и костей Стиви наблюдала за лицом Нелл и видела – девочка потрясена тем, что сидит на том же месте, что и ее мама, это было видно по выражению ее глаз. Стиви чувствовала то же в возрасте Нелл, когда садилась на место своей матери.

Некоторое время обе маленькими глотками пили чай. Стиви хотелось найти такие слова, чтобы ребенку было хорошо и спокойно. Ей хотелось узнать, что же случилось с Эммой, Но она не могла разрешить себе заговорить об этом, боясь допустить какую-нибудь неловкость. Мать самой Стиви умерла, когда она была еще совсем маленькой, но она помнила, как утешающие ее слова взрослых не только не утешали ее, а ранили еще больше.

Кроме того, Стиви была отшельницей. Она писала и рисовала, как правило, в одиночестве. Она не всегда была такой, и в этом доме когда-то было много шума, веселья и любви, много людей и много детей. Но теперь здесь были только она и Тилли, и так было уже довольно давно. И вот теперь, держа в руках свою чашку с чаем, она ждала, когда Нелл заговорит сама. Так длилось несколько минут, и все это время они прислушивались к звукам наступающего лета, проникавшими в открытое окно, – мелкие волны ударялись о берег, вьюрки пели свои песни в кустах бирючины, белка стрекотала в дупле дуба.

Стиви допила чай, вежливо вытерла пальцы и рот розовой льняной салфеткой и взглянула на Нелл. Ей было около девяти, очень тоненькая, с каштановыми волосами до плеч, отведенными от лица украшенной цветами береткой, с невероятно зелеными глазами.

– Мама мне говорила, что вы были ее лучшей подругой.

– О, да. Мы были лучшими, самыми близкими друзьями.

– И с Мэделин?

– Мэдди Килверт! – Стиви радостно улыбнулась. – Да, наша троица была неразлучной. Эмма, твоя мама, и я познакомились первыми. У семьи Эммы был здесь коттедж с того же времени, что и у моей, – то есть с тех пор, когда мы были совсем маленькими. А потом появилась Мэдди… это когда мы с Эммой уже были очень близкими подругами. Нас было трое, три лета подряд… – Стоило ей произнести это, как пришли на ум слова: «Три лета длиной в три долгих зимы…» Видя выражение умиротворения на лице Нелл, закрывшей глаза, когда она читала стихи, Стиви поняла, что она уже слышала эти строки раньше. – Мама говорила тебе, что мы взяли эти строки из Водсворта?

– Из стихов великого поэта, говорила она мне. Чтобы описать, какими долгими были зимы без ее лучших подруг, пляжных девочек.

– Пляжные девочки! – сказала Стиви, наслаждаясь тем, что старые воспоминания выплыли наружу. – Так мы себя называли. Потому что мы были наиболее счастливы, окуная ноги в морскую воду… мы с трудом могли пережить зимы, когда находились вдали друг от друга. Наши телефонные счета были огромными. Я перехватывала почту, чтобы мой отец не видел счетов за мои разговоры с Эммой и Мэдди. Один раз мне даже пришлось продать свою одежду!

– Что? – удивилась Нелл.

– Да. Я продала два совершенно новых свитера и пару туфель даме, у которой я работала няней, чтобы оплатить мои телефонные счета. Слава богу, что это были разговоры без автоматического подключения третьего абонента, а то бы я потерпела полный финансовый крах.

– Вы все жили очень далеко друг от друга?

Стиви кивнула:

– Ну, так казалось в то время. Зимой я жила в Новой Англии, Мэдди – в Хартфорде, а твоя мама – в Нью-Хэвене. Но потом, когда, наконец, наступало лето, все мы собирались в самом любимом месте – здесь, в Хаббард-Пойнте.

– Тетя Мэдди теперь живет в Род-Айленде, – сказала Нелл.

– Твоя тетя? – Стиви помолчала, переваривая это сообщение. – Так твоя мама вышла замуж за ее брата – Джека?

– А вы не знали?

Стиви удержала вздох. Как объяснить безумие светотени жизни, все накладки, и ошибки, и встречи, и расставания, и чувство утраты этой милой девятилетней девочке?

– Нет, не знала, – сказала она. – Случилось так, что однажды пляжные девочки поступили в колледжи, и пути их разошлись. И в результате они потеряли друг друга.

– Мама не потеряла тетю Мэдди, – сказала Нелл. – Они часто виделись, потому что она ведь вышла замуж за папу, брата тети Мэдди. А как у вас назывался брат пляжной девочки? «Пляжный мальчик»?

Стиви засмеялась: