Она пожала плечами с гримасой горечи.

— Ему наплевать! Я же только его «тити». Когда он окажется в Майами, то со своим «салатом» сможет найти себе кучу таких как я. Ведь ты же ему дашь, не так ли?

— Я думаю, — сказал Малко.

С прохладцей в голосе Херминия продолжала:

— Если ты меня не заберешь, я выдам вас обоих.

— Это не зависит от меня, — уверил Малко. — Но если я смогу...

Их взгляды скрестились. Взгляд молодой кубинки был ледяной, черты лица сделались резкими, уголки губ опустились. Неожиданно выражение ее лица смягчилось и плотно сжатые губы разжались.

— Ты клянешься, что поможешь мне? — выдохнула Херминия.

Малко почувствовал ее руку, поднимающуюся по ноге, потом выше, сжавшую сначала до боли, а затем начавшую массировать его плоть. Херминия не спускала с него глаз.

— Я буду очень послушной, — произнесла она своим голосом маленькой девочки. — Но не оставляй меня здесь. Я умру...

Судя по ее умоляющему выражению лица, ей можно было дать двенадцать лет.

— Обещаю, — сказал Малко.

Его ответ придал жизни пальцам, которые задвигались активнее. Херминия еще не знала, что именно делать. Она склонилась к его ногам, и он прикусил губу, чтобы не вскрикнуть от удовольствия. Ее язык, казалось, был метровой длины, настолько ему удавалось быть одновременно повсюду. Тем временем гибкие движения ее запястья очень быстро возбуждали его.

Она прервалась на доли секунды, чтобы сказать:

— Поласкай мне грудь.

Он не знал, просила ли она это для своего или его удовольствия, но послушался. Ее острые груди были крепкие и трепетные. Херминия божественно владела своим ртом...

Ощущение было восхитительным, особенно после напряжения этого вечера. Малко медленно приходил в себя. Когда Херминия убедилась, что он успокоился, она подняла голову и прижалась губами к уху Малко.

— В следующий раз, — прошептала она, словно это была страшная тайна, — ты будешь делать со мной все, что захочешь.

В шестнадцать лет она уже умела говорить с мужчинами. Менее чувственным тоном она продолжала:

— Луис Мигель забыл тебе сказать. Ему нужен «салат». Чтобы заплатить тому, кто его прячет.

Не очень задаваясь вопросами, Малко дал пять стодолларовых бумажек. Херминия положила их в карман, открыла дверцу и лишенным эмоций голосом сообщила:

— Машина, которая стоит неподалеку от нас, — это госбезопасность. Они приехали проверить, действительно ли ты остался со мной. Делай вид, будто ты их не видел. В любом случае шпик дежурит перед твоим отелем и он зафиксирует время, когда ты вернешься. По твоему автомобильному номеру туриста тебя легко узнать.

— Они всегда так делают? — спросил Малко, и его сердце сжалось.

— Через раз. Это их работа, — ответила она. — Я под наблюдением, но ты можешь ничего не бояться. Для них ты турист с долларами. Фидель в них так нуждается, — добавила она с жесткой иронией. — Он занимается тем, что продает кубинский народ за доллары. За достоинство и свободу! Мы даже не имеем право есть наших лангустов...

Она захлопнула дверцу и вошла в дом. Малко тронулся с места, за ним последовала «лада». Машины ехали в тандеме по Площади Революции, где машина наблюдение свернула в сторону. Через пять минут Малко остановился у «Виктории». Любезная женщина в серой полицейской форме поприветствовала его дружеским пожеланием «Буэнос ночес». В холле Малко чихнул, потому что кондиционер ужасно охладил помещение. Он задался вопросом, каким образом он будет выбираться из этой кубинской ловушки. Каждый контакт представлял собой смертельную опасность. Следующий предстоял с человеком, который должен был его привести к американскому резиденту на Кубе. Возможно, это будет еще опаснее. Мир так странно устроен. Он рисковал своей жизнью и свободой на Кубе, чтобы спасти человека, который до сих пор посвящал свою жизнь борьбе с ЦРУ...

Днем Гавана представляла собой печальное зрелище и это несмотря на буйную тропическую растительность. Зрелище города в момент его разложения, города, разъеденного влажностью, циклонами, небрежением и социализмом. Квартал Ведадо с его старыми домами в испанском стиле, украшенными колоннами и балконами, должен был быть великолепным. Но от него остались лишь подгнивающие строения, часто наполовину обрушенные и заселенные полчищами бродяг. Намеренно, начиная с Революции, Фидель Кастро оставил Гавану, символ капитализма, рассыпаться во влажной жаре Карибских островов.

Малко повел машину по авеню Прадо, некогда гордости Гаваны, вдоль которой тянулись теперь облупившиеся сероватые здания.

Он поставил свой автомобиль напротив Оперы и пошел по улице Обиспо. Недалеко оттуда начиналась Старая Гавана. Книжный магазин «Поэзия модерна» находился на углу двух улиц. Его полки были в основном заполнены политической литературой. Малко легко нашел книгу «Фидель и религия». Увидев целые стопки экземпляров этой книги, за шесть песо Малко купил один, вышел из магазина и пошел мимо того, что осталось от Ла Фиорентины — одного из излюбленных баров Хемингуэя, разрушенного год назад ради туманного проекта обновления. Сейчас это была лишь черная дыра со строительным мусором... До шести вечера ему нечего было делать, если не считать того, что надо было прикидываться невинным туристом... Пляжи Эстэ находились всего в двадцати минутах езды, и это было замечательно. После вчерашних событий ему необходимо было расслабиться.

Малко вновь спустился по Прадо, производившего мрачное впечатление своими почерневшими зданиями, и достиг туннеля, проходящего под рукавом моря, который вел к пляжам Эстэ. Туннель вывел его на автостраду. На дороге было мало машин, в основном это были или американские, старые и разбитые, или странные мотоциклы с колясками.

По выезде из туннеля он увидел десятки голосующих девушек у края шоссе. От хорошенькой девчоночки в очень короткой юбке до зрелой женщины, затянутой в подобие джинсов... Все с поднятой рукой и располагающей улыбкой.

Малко сбавил скорость, заинтересованный этим зрелищем, и его взгляд упал на высокую брюнетку с вьющимися волосами, которая махала рукой. У нее была завидная фигура и длинные ноги. Она была одета в белые шорты и майку, которая обрисовывала полную грудь. Он остановился, и она наклонилась к нему с очаровательной улыбкой, обнажившей ослепительные зубы.

— Куда едешь, компаньеро?

Заметив светлые волосы Малко, она спохватилась и гораздо менее приветливо пробормотала несколько слов по-русски. Он сразу же заговорил по-испански, стараясь изъясняться как можно лучше.

— Я еду на Санта Марию, если тебе по пути... И я не русский.

— Я тоже еду на пляж, — сказала она.

Она села в «ниссан». Они обогнали «олдсмобиль» 54-го года, за которым тянулся шлейф черного дыма, как будто это был загоревшийся истребитель. Погода была на загляденье, пейзаж великолепный и его только отчасти портили поганые здания из серого цемента, торчащие словно бородавки из зелени.

Малко повернулся к пассажирке.

— Я австрийский турист, меня зовут Марк Линц, — представился он. — А тебя? — перешел он по-испански на «ты».

— Ракель, — сказала она. — Я делаю макеты в газете и еще работаю манекенщицей.

Ее длинные плотные ляжки завораживали Малко своей матовой кожей и своей округлостью. Ракель была восхитительна: большие черные глаза, полные губы, одновременно сдержанный и томный вид.

— Ты часто тут голосуешь?

Она засмеялась.

— Приходится! Здесь не так много машин. Чтобы ее иметь, надо быть членом Комитета защиты революции или членом партии. И потом, машины здесь очень дорогие, даже подержанные...

— Почему ты едешь купаться так далеко? — спросил он.

Санта Мария находилась в тридцати километрах от Гаваны. Ракель немного помедлила с ответом.

— Раньше я ездила на Марину Хемингуэй, туда ходит автобус. Но теперь это место для нас закрыто.

— Почему?

— Зарезервировано для туристов, — смущенно призналась Ракель. — Революция нуждается в долларах. По этой же причине мы не можем есть собственных лангустов...