Я сделал еще глоток и постарался забыть об этом разговоре. Но он прочно засел в моей башке. И кроме того, я знал Сэма Харли лучше, чем Ли.

Вечером за ужином Ли внезапно обратился ко мне:

— Послушай, Боб. Я собирался написать тебе об этом сразу после смерти Майора, но все никак не мог придумать, как это выразить. Он поступил с тобой довольно жестоко в своем завещании. Но ты должен знать, мне ничего не было об этом известно, пока нотариус не зачитал его.

— Забудь об этом, — сказал я, кивая в сторону Мэри, которая наблюдала за мной несколько обеспокоенно. — Мы, образованные люди, не думаем все время о деньгах. Есть вещи поважнее.

Он рассмеялся:

— Вы, образованные люди! Все, чему ты научился за четыре года в колледже, сводится к тому, как вывернуть руку какому-нибудь бедняге, а затем сделать ему еще больнее, если тебе кажется, что никто не видит.

Мы проговорили до полуночи, и я отправился наверх спать, преисполненный счастьем оттого, что снова дома. Я радовался их налаживающейся супружеской жизни. Хотя, конечно, они были женаты менее года. Но я всегда сомневался, что Ли вообще когда-нибудь женится или, если это произойдет, сумеет сохранить брак. Он как-то не был создан для домашней жизни, хотя больше всего в ней нуждался. Ему нужна была жена, которая обеспечила бы надежный тыл, ему нужна была именно Мэри.

Но нужно ли это Мэри? Бесспорно, она давно ждала предложения Ли. Для нее никогда не существовало никого другого. У Ли были дюжины девчонок, и все же почему-то он всегда возвращался к ней. Она была его прибежищем, его гаванью, той, что всегда выручала его из любых трудных ситуаций. И хотя я сам никогда не был по-настоящему влюблен в Мэри, я считал ее самой хорошенькой девушкой в городе. И кроме того, самой лучшей. Я всегда гордился знакомством с ней.

В детстве Мэри пережила несчастье, которое могло бы сломать многих других девушек, но она вышла из этой беды с честью.

Когда ей было двенадцать лет, ее отец покончил с собой. Некрасивая история, одна из тех, что частенько происходят в маленьких городах. Не раскрытая до конца, она вечно у всех на слуху.

Джон Истерли был одним из самых уважаемых людей в городе, почти со всеми дружен. Не весельчак и не фамильярный человек, а, наоборот, спокойный, трезвый, надежный и честный. Говорил он всегда разумно и взвешенно. Джон Истерли был, по нашим масштабам, довольно богат. То есть владел своим делом и домом, и его семья ни в чем не нуждалась. Его жена вызывала симпатию, и все знали, что она предана семье. Он регулярно посещал церковь и принимал активное участие в церковных делах. Вел размеренную, отнюдь не блестящую жизнь, которую ведут миллионы подобных ему людей, но, по-видимому, ему это нравилось. И тем не менее он тихо вышел под сень деревьев за домом, когда жена и дочь легли спать, и повесился. Это случилось весенней ночью. Ни записки, ни объяснения он не оставил. Никто не знал причины происшедшего.

Конечно, город был в ужасе. А затем начался шепот. Эти его “деловые” поездки в Даллас. Не слишком ли он зачастил туда в последнее время? Вот увидите, похороны не обойдутся без “незнакомки в черном”. И действительно, женщина появилась. Правда, не в черном. Ли, я и Майор разглядели ее в задних рядах. Молодая, очень бледная, а в глазах читалась горькая безнадежность. Сидя во время службы в последнем ряду, она смотрела прямо перед собой, игнорируя шепот и осторожные повороты голов в свою сторону и враждебные взгляды. Она была не в трауре и ушла сразу после отпевания. И никто никогда так и не узнал, откуда она пришла и куда отправилась.

Мать Мэри умерла менее чем через год после этого. Магазин и большой дом были проданы. И Мэри стала жить с бабушкой в небольшом белом домике на улице Чероки, недалеко от средней школы. Денег хватало на вполне сносную жизнь, и после школы Мэри поступила в колледж, а затем еще два года изучала музыку.

В ней она не чаяла души. Музыка была такой же неотъемлемой ее частью, как рыжие волосы и холодные серо-зеленые глаза, все время будто над чем-то посмеивающиеся.

Я слегка ухмыльнулся, представив себе, что она, при ее любви и понимании музыки, могла думать о семье, в которую вошла, выйдя замуж. По ее словам, Крейны были в музыкальном смысле совершенно безграмотны. После смерти моей матери в семье не осталось никого, кто знал бы и любил музыку. Ни я, ни Ли не могли отличить хорошую от плохой, а Майор вообще не испытывал ничего, кроме безграничного презрения, к любым музыкантам. “Длинногривая шайка сосунков” — вот как он определял их.

Надев пижаму и выключив свет, я долго лежал, вспоминая те дни, когда Ли и я росли в этом старом доме. Будучи старше и мягче, чем я, он много раз сглаживал последствия моего упрямого бунтарства и жестокой авторитарности Майора. Почему-то Майор, обычно весьма подозрительный, безгранично доверял Ли и часто смотрел на события его глазами.

Я помню случай, когда в тринадцать лет вместе со сверстником отправился на целый день за город охотиться на кроликов. С собой я взял ружье двадцать второго калибра и недавно приобретенную Майором суку сеттера. Мы совершили два непростительных проступка, но были слишком малы и слишком легкомысленны, чтобы понимать это.

Я вернулся домой на закате, и Майор ждал меня у черного входа. Лицо его потемнело от ярости. Ли вышел из кухни в тот момент, когда Майор ударил меня наотмашь раскрытой ладонью. Удар оказался таким сильным, что у меня зазвенело в ушах, а на глазах выступили слезы. Я покачнулся и зажмурился от боли.

— Кто тебе разрешил охотиться на кроликов с этой сукой?! — проревел Майор. — И как ты думаешь, дьявол тебя побери, почему я запер ее на заднем дворе, ты, маленький болван? Ты что, не знаешь, что у нее течка и ее может покрыть любой ублюдок! Если у нее будут нечистокровные щенки, весь этот чертов приплод я повешу тебе на шею!

Онемев от страха и беспричинной злобы, которые у меня всегда вызывали его нападки, я лишь пятился, пытаясь отойти от него подальше. Но Ли пришел мне на выручку.

— Думаю, здесь нет большой беды, — заметил он с присущим ему редким хладнокровием, хотя ему было всего семнадцать лет. — У этой суки не очень хороший нюх.

Майор немедленно переключил свое внимание на Ли.

— Кто это сказал? — свирепо потребовал он ответа.

— Я дважды брал ее на охоту, и оба раза она прозевала птиц. С ней не все в порядке.

— Ты уверен?

— А как же, старый пойнтер Билли Гордона оба раза находил птиц, которых она не замечала. Я знаю еще три таких случая… — Ли пожал плечами, не считая нужным ставить точки над “i”.

Майор что-то подозрительно пробурчал. Мол, надо будет, в таком случае, избавиться от нее. Затем еще раз гневно окинул меня взглядом и вошел в дом, хлопнув дверью.

Ли улыбнулся мне и потрепал по плечу. Я прекрасно знал, что он никогда не охотился с этой собакой. Просто, когда пахло жареным, он быстро соображал.

Только однажды Майор действительно разозлился на Ли — когда в том же году он сбежал в Новый Орлеан с Шарон Рэнкин, замужней женщиной.

Этой женщине было всего двадцать три года, и скорее всего она сама была довольно сумасбродной. Ее муж служил кассиром в банке, вместе они прожили всего около года.

Она была из тех миниатюрных блондинок, что выглядят такими эфемерными, с невинными глазами, нежной прозрачной кожей и изящной комплекцией. Они способны довести обычного мужчину до глухоты, немоты и слепоты, а на другое утро выглядеть по-прежнему свежими, как бутон лилии.

Я никогда, впрочем как и остальные, не мог понять, почему ей захотелось убежать с семнадцатилетним мальчишкой. Но полагаю, она знала, что делает. Во всяком случае, она подняла большой скандал, когда их поймали и увели от нее Ли.

Полиция схватила их в Новом Орлеане, где они жили в гостинице “Сент-Чарльз”, ежедневно посещая скачки. Ни Рэнкин, ни она никогда больше не возвращались в наш город. Да и Ли никогда не вспоминал о ней. Только один раз, будучи очень пьяным, он обмолвился: