— Ну что касаемо моего нового облика, то ничего странного я в нём не вижу. Он говорит о житейской мудрости, и возраст только подчёркивает это. А направляюсь я в нижние сферы, дабы обсудить с их жителями кое-какие неприятные ситуации, происходящие в некоторых микромирах вот прямо вот сейчас. Но вам нечего волноваться, каждое ведомство должно отвечать за свой участок, и я пока справляюсь со своим как нельзя лучше.

— Да будет и дальше так всю вечность прекрасная Азза, — ответил ей толстяк. — Между тем, мы с Аметисом просим тебя уделить нам пару минут своего драгоценного времени. Речь идёт о мире по величине несколько большем, чем микромиры и вот у нас с другом возникла загвоздка: что делать, например, вот с этим румяным рябчиком? — при этом Оршан кивком показал в сторону Рокфеллера. — А делать, безусловно, что-то нужно, да чем скорее, тем лучше.

— Так вот, не окажешь ли ты нам услугу, любезная Азза, и не подскажешь ли тот единственный верный вариант, который мы и претворим в жизнь без всяких замедлений? — продолжал развивать глубокую мысль Оршан.

— Вот в хитрости вашей парочке нет равных в этой сфере. Да что там в этой, и в других ещё поискать нужно таких прохвостов. Хотите всю ответственность переложить с себя на другого.

Со стороны смотрелось так, как будто бабушка отчитывает внуков за мелкое хулиганство, но вид тем временем у неё был таким благодушным, что любому наблюдателю стало бы ясно, что делает она это исключительно в воспитательных целях и внуков своих любит.

— Ничего не скроется от тебя, мудрейшая заступница сирых и убогих, покалеченных и разбитых, но что делать нам? Боюсь, мы можем выбрать наказание слишком суровое, и потом долгие годы раскаяние будет мучить наши сердца, в то время как ты бы посоветовала, как раз то, что нужно. Я просто убеждён в этом, — ответил Аметис.

— А я готов поставить свой золотой пояс на то, что лучшего решения мы не услышим ни от кого на свете, — добавил Оршан.

— В умении лить лесть потоками, будто вода падает с водопада, вам также мало равных. Впрочем, лесть и хитрость часто ходят рука об руку, — говоря это, старушка поглядела на Джона, слегка приподняв очки.

— Рокфеллер, раньше думать надо было, — обратилась она к Джону, и, секунду поразмыслив, отвечала так мучителям несчастного старика:

— Да отправьте его на остров, право, ну чего тут думать. Они же так любят всей своей бандой на острове собираться, так к чему ломать устои и привычки.

Друзья переглянулись, и в самых восторженных оборотах речи поблагодарили мудрую Аззу, после чего произошло не менее галантное прощание, и старушка в долю секунды просто испарилась.

— Эх, и до чего же умна эта Азза! Ну, как нам самим не пришла такая простая, и вместе с тем замечательная идея, — недоумевал толстяк. — От себя лишь остаётся добавить самую малость: пускай он сидит на табурете, весь срок не вставая, голым задом на перцовом горчичнике. Ну вот, пожалуй, и всё от меня! — Заключил Оршан.

— Ну и я в долгу не останусь: ноги будет мочить в тазике с ледяной водой, — добавил Аметис, явно желающий, чтобы последнее слово в этом важном деле было за ним.

— Так тому и быть! Всё слышал Рокфеллер? Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Обжаловать приговор, да и вообще, что-либо возразить, об этом и речи не могло быть. Джон лишь глупо моргал глазами и слушал всю эту чушь. Ему даже снова пришли мысли в голову, что всё это дурной сон, но заветного пробуждения не наступало, кошмар не растворялся подобно туману, ничего не исчезало, так что приходилось и далее внимать всему происходящему и дивиться.

— Вот и всё, Джонушка, гран мерси за проявленное мужество и терпение, но как говорится хорошего понемножку. Ты и так отнял у нас уйму времени, которое, не будь ты таким злодеем, и тебя не доставили бы сюда под наше попечительство, я бы лично тратил совсем по-другому и уж поверь не здесь, совсем не здесь, — заключила голова шакала.

— Я просто уверен, что сердобольный виночерпий и пивовара Сезильдор, который всякий раз прежде, чем продать этилового спирта, разведённого водой и пивным порошком, справляется о здоровье, а в особенности интересуется, не шалит ли печень, уже откупорил свежую кегу прекрасного ледяного Майского эля. А мы тут бездарно тратим своё драгоценное время, — подтвердил Оршан.

— И напоследок…. не влепить ли ему волшебного пендаля?.. Так сказать для ума и закрепления материала, а Аметис, как думаешь?

— Да я-то только за, да боюсь, Джон будет против. А, Джон? Не желаешь ли пендаля? Волшебного? — рыкнул Аметис в сторону бледного как смерть Рокфеллера.

— Прошу вас не нужно пендаля. Я, правда, извините, не знаю, что это такое, но догадываюсь что весьма пренеприятная штука, — взмолился старик.

— Эх, Джон! Эх, Джон! — покачивая головой, рассуждал толстяк. — Ты напрасно недооцениваешь полезность и закрепляющие свойства волшебного пендаля. Заодно бы и словарный запас расширил немножко, да и внукам было бы что рассказать. Ну да ладно, нет, так нет, уговаривать не станем. Заколебал ты меня! Нудный ты какой-то. Просто наискучнейшее утомляло! Нет, чтобы отчаянно спорить, дерзить. Доказывая свою правоту, сыпать фактами, клясться богами, что всё делал только из лучших побуждений, так нет. Нытик ты и зануда, небось, на земле сидя в своём кресле не так себя вёл! — Закончил Оршан, многозначительно смотря на Рокфеллера.

— Спасибо, — боязливо нашёлся Джон поблагодарить за отмену пендаля.

— Пожалуйста! — отвечал Аметис.

— И последнее, так сказать утешительный приз! Ответственно заявляю тебе старик, что надежды у тебя никто не отнимал. Верь и терпи, и думай, тысячу раз думай, почему ты там, где ты есть. А теперь, — и тут Оршан вдруг визгливо крикнул:

— Алле оп! Пошёл вон!

Затем мгновенно подлетел, обогнув Рокфеллера сзади, и пендаля всё-таки от всей души влепил. И снова всё вокруг Джона закружилось, завертелось, перемешались все цвета и краски.

— Как здорово мы его расписали, аж самому понравилось. Ха! Ха! Ха!

— Точно так, особенно фокус со старухой удался на славу.

Занавес. Наступила полнейшая тишина.

Вернёмся в далёкий сибирский город, где мы оставили растерявшегося профессора теоретической физики. К слову сказать, сердце у Владимира Ивановича защемило совсем не зря, было чему удивляться. Оглянувшись вокруг, профессор зрительным и слуховым нервами уловил для себя одну странную особенность. А именно: вся обстановка, окружавшая преподавателя, в один миг замерла, студенты сидели без движения, замерев кто как, как будто на фотоснимке. В просторном окне было видно, как в небе в одной точке висит ворона. Звуки также пропали, вместе со всяким движением.

И всё-таки профессор ощутил себя явно не одиноким в постигшем его горе. Подняв глаза кверху, он увидел и между тем снова испытал сильное волнение, что сверху аудитории к нему спускается тот самый странный молодой человек. В этом своём спуске, он как бы переливался в весеннем солнечном свете, исходившем из окон. Первой мыслью профессора было то, что он болен и всё происходящее не иначе как галлюцинация. Впрочем, он быстро отогнал такую вредную мыслишку. Все дело в том, что ощущал он себя вполне нормально, живым и здоровым, а главное, вполне нормально мыслящим. Подойдя почти вплотную к столу, за которым восседал Владимир Иванович, молодой человек вежливо кивнул головой и начал беседу с приветствия:

— Да-да, дорогой профессор, вы тысячу раз правы! Всё происходящее не плод вашего воображения, не галлюцинация, а также смею вас заверить, что вы здоровы, по крайней мере, теперь, когда я здесь. Да и в будущем подобного рода расстройства вам не грозят, — продолжал после приветствия, приятным, но немного металлическим голосом, молодой человек.

— Кстати, забыл представиться, называйте меня Уриил.

— Но что происходит, и кто вы такой? — почти прошептал профессор сдавленным голосом, на что молодой человек знаком руки остановил его и сказал: