– И еще одно, капитан. Я воспринимаю как огромную честь, что вы пригласили меня сидеть за вашим столом в кают-компании. Но дело в том, что именно сейчас мне трудно переносить общество. Я принимал пилюли – серые такие, очень сильное средство, от ревматизма, и мне сейчас лучше быть одному. Если вы не сочтете невежливостью с моей стороны…

– Сидите, где вам хочется, мистер Пинфолд. Только предупредите главного стюарда.

– Но имейте в виду, что я отсаживаюсь не из уступки какому-либо давлению. Просто я нездоров.

– Я все понимаю, мистер Пинфолд.

– Я оставляю за собой право вернуться, если буду чувствовать себя лучше.

– Сидите, где вам только пожелается, мистер Пинфолд. Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет. Есть еще одно. Моя каюта. Вам следовало бы проверить в ней проводку. Не знаю, известно ли вам это, но я часто слышу все, что говорится здесь, на мостике, и в других частях на корабле.

– Мне это неизвестно, – сказал капитан Стирфорт. – Это что-то совершенно небывалое.

– И разыгрывая меня, они пользуются этим повреждением проводки. Это чрезвычайно нервирует. Я бы хотел переменить каюту.

– Это нетрудно сделать. У нас есть две-тре свободные. Договоритесь, пожалуйста, с кассиром. У вас все теперь, мистер Пинфолд?

– Да, – сказал мистер Пинфолд. – Премного вам благодарен. Чрезвычайно признателен вам. Но вы правильно поняли, почему я отсаживаюсь за отдельный стол? Не считаете меня невежей?

– Я ничуть не в претензии, мистер Пинфолд. Всего вам доброго.

Мистер Пинфолд вышел из каюты, далеко не удовлетворенный разговором. Ему казалось, что он наговорил лишнего – или наоборот не выговорился до конца. Но определенных целей он добился, и он решительно взял в оборот кассира и главного стюарда. Ему отвели тот самый стол, за которым сидел мистер Мердок. Каюту он себе выбрал с выходом прямо на верхнюю палубу недалеко от бара. Он был уверен, что тут он застрахован от физической расправы. Он вернулся в старую каюту распорядиться насчет переезда. Тут же включились голоса. Но все его силы ушли на англоговорящего стюарда, и он не слушал, пока не упаковали и не унесли все его пожитки. Потом он окинул взглядом эту юдоль страданий и наконец прислушался. Его порадовало, что его утренние хлопоты, хотя и не до конца удавшиеся, внесли смятение в ряды его врагов.

– Жалкий трус, – в ненавидящем голосе Гонерильи сквозил страх, – что ты наговорил капитану? Мы тебе это припомним. Забыл ритм три восьмых? Ты назвал ему наши имена? Назвал? Назвал?

Брат Маргарет был настроен примирительно.

– Послушайте, Гилберт, старина, зачем тянуть других людей в наши дела? Мы сами разберемся между собой, а, Гилберт?

В голосе Маргарет звучал укор; не по поводу ночной драмы, нет; вся эта чувственная буря пронеслась без следа и небо по-прежнему оставалось голубым. Общаясь с ним в последующие дни, она никогда не напомнит ему об этом фиаско; она выговаривала ему сейчас за то, что он ходил к капитану. – Это против правил, дорогой, неужели вы не понимаете? Мы все должны играть по правилам.

– Я вообще ни во что не играю.

– Нет, дорогой, играете. Мы все играем. Не можем не играть – это правило, которое никому, кроме вас, не приходится напоминать. Если вы чего не понимаете, спрашивайте меня.

Некому за ней приглянуть, думал мистер Пинфолд. Попала девочка в скверную компанию и испортилась. После ночной сумятицы Маргарет лишилась его доверия, но теплое чувство осталось, и он считал непорядочным делом бросить ее в таком состоянии, хотя раньше он именно так хотел поступить. Вообще это оказалось просто – стать для них недосягаемым. Они слишком полагались на свою механическую игрушку, эти настырные молодые люди. А он взял и все поломал.

– Маргарет, – сказал он, – я ничего не знаю о ваших правилах и ни с кем из вас ни во что не играю. Но вас мне хотелось бы увидеть. Подойдите ко мне на палубе, когда захотите.

– Вы же знаете, как я хочу, дорогой. Но я не могу. И вы сами это понимаете.

– Нет, – сказал мистер Пинфолд, – скажу откровенно, не понимаю. Решайте сами. А сейчас я ухожу. – И он навсегда ушел из этого обиталища призраков.

Был полдень – самое людное время, когда объявляются выигрыши на скачках и заказываются коктейли. В его новую каюту, где новый стюард распаковывал вещи, доносился гомон из бара. Он стоял и размышлял о том, как гладко прошел его переезд.

Он перебирал про себя разговор в каюте у капитана… «У нас нет на борту семей, кроме Ангелов». Ангел. И тут мистеру Пинфолду открылось если не все, то самая суть тайны. Ангел, тот пересмешник с Би-би-си. «…не провода, дорогой. Это беспроволочное» – у Ангела хватит технических знаний, чтобы использовать барахлившую связь на «Калибане», а то и самому ее разладить. У Ангела есть борода – «Что делают парикмахеры, кроме стрижки?»

У Ангела есть тетка неподалеку от Личпола, и он мог слышать от нее безбожно перевранные сплетни. Ангел почти ждал, что Седрик Тори покончит жизнь самоубийством; выставив себя в жалком виде в Личполе, Ангел затаил зло, и вот он случайно встречает мистера Пинфолда, едущего в одиночестве, больного и беззащитного, – как же тут не отомстить? Злодеи выявлены – это Ангел и его зловещая пособница – любовница? коллега? – которую мистер Пинфолд окрестил Гонерильей. И Ангел слишком заигрался. Теперь он боится, что его лондонское начальство может прознать о его художествах. И оно несомненно прознает: мистер Пинфолд позаботится об этом, когда вернется в Англию. А может, стоит написать прямо с парохода. Если он тут при исполнении служебных обязанностей – а похоже, так оно и есть, – Би-би-си найдет, что сказать молодому Ангелу с бородой или без оной.

Еще многие страницы свежей истории не прояснил новообретенный свет. У мистера Пинфолда было такое чувство, словно он домучивает хитроумный, по старинке скроенный детективный роман, прочитанный к тому же невнимательно. Зная теперь имя злодея, он стал листать книгу вспять, ища прозеванные намеки.

Не впервые на «Калибане» полдень лишь обманчиво поманил безоблачными буднями.

Перемена каюты не принесла тактической победы, в которую было уверовал мистер Пинфолд. Он был в положении командира, чья атака ушла в «молоко». Захваченная им позиция, казавшаяся ключевой на вражеском рубеже, оказалась обманкой, оберегавшей продуманную сильную оборону; силы, которые он полагал разбитыми наголову, вдруг возросли числом и готовили контратаку.

Не успев еще первый раз вкусить свой ленч в одиночестве, мистер Пинфолд обнаружил, что возможности Ангела не исчерпываются его прежней каютой и углом в гостиной. Благодаря некоему передвижному контрольному пункту он высказывался сам и принимал сообщения в самых разных местах корабля. И все последующие дни, где бы мистер Пинфолд ни находился, он мог слышать, то есть не мог не слышать всего, что говорилось в штаб-квартире Ангела. Обретаясь теперь в полном одиночестве, одиноко гуляя, питаясь, едва раскланиваясь с Главером и с миссис Скарфилд, мистер Пинфолд общался только со своими врагами и час за часом, день за днем, ночь за ночью терпеливо распутывал нити этого новейшего сюжета, перед которым бледнеют ужасы криминальной классики.

Переезд мистера Пинфолда в другую каюту посеял замешательство в стане Ангела (их было с полдюжины, юношей и девушек, даже говоривших на три восьмых); больше того, похоже, непритворной была позавчерашняя паника, когда на пароходе распространился слух что он-де упал за борт. Во всяком случае первой заботой Ангела было установить постоянное наблюдение за мистером Пинфолдом. О каждом его шаге немедленно докладывалось в штаб-квартиру. Доклады были четкими и по существу дела.

– Гилберт сел за стол… Читает меню… Заказывает вино… Заказал порцию холодной ветчины. – Когда же он перемещался, соглядатаи передавали его из рук в руки.

– Гилберт поднимается на верхнюю палубу. Принимай, Второй.

– О'кей, Первый. Гилберт приближается к двери с левого борта, выходит на палубу. Принимай, Третий.