К двенадцати часам в субботу казарменный городок буквально опустел, все уехали или ушли куда-нибудь. Гай, как обычно, остался. В том, что Гай никуда не выезжал, играли свою роль и горькие воспоминания, которых у него было больше, чем у других, и его скромное финансовое положение, и его парадная форма, и его равнодушие к спорту, и любые иные определявшиеся возрастом качества, которые в совокупности отличали его от более молодых офицеров. Однако главную роль в решении Гая оставаться в казарме сыграло элементарное желание отдохнуть и уединиться. Эпторп уехал играть в гольф с одним из кадровых офицеров: Гай довольствовался в день отдыха тем, что был свободным, носил весь день одну и ту же одежду, выкуривал сигару после завтрака, ходил в город, чтобы купить свои любимые еженедельные газеты — «Спектейтор», «Нью-стейтсмен» и «Тэблет», — и неторопливо читал их, сидя перед камином в своей комнате. За этим занятием и застал его возвратившийся поздно вечером Эпторп. На нем были фланелевые брюки и твидовый пиджак, отделанный кожей. Глаза Эпторпа потускнели, поглупели и посоловели. Эпторп был под мухой.

— Привет! Ты обедал?

— Нет. И не намеревался. Не обедать очень полезно для здоровья.

— Никогда не обедать, Эпторп?

— Ну что ты, старина, я же не это имел в виду. Конечно же, не никогда. Иногда. Желудку надо изредка предоставлять отдых. Иногда необходимо быть самому себе доктором. Первое правило здоровья — держи ноги сухими; второе — давай отдых желудку. А третье ты знаешь?

— Нет.

— Я тоже не знаю. Но ничего. Придерживайся этих двух правил и будешь здоровым. Знаешь, Краучбек, ты, по-моему, выглядишь неважно. Я начинаю беспокоиться за тебя. Ты знаешь Сандерса?

— Да.

— Я играл с ним в гольф.

— Ну и как, игра удалась?

— Это было ужасно! Сильный ветер и отвратительная видимость. Взяли восемь лунок и на этом закончили. У Сандерса есть брат в Касанге. Ты, наверное, думаешь, что это рядом с Макарикари.

— А разве нет?

— Около тысячи двухсот миль, вот тебе и рядом. Знаешь, старина, для человека, который странствовал столько, сколько странствовал ты, твои знания не больно-то велики. Тысяча двести проклятых миль зарослей, а ты говоришь — рядом! — Эпторп присел и с грустью посмотрел на Гая. — Но дело, собственно, не в этом, — продолжал он. — Что тут волноваться? Зачем ехать в Макарикари? Почему не остановиться в Касанге?

— В самом деле, почему?

— Потому, что Касанга — это отвратительнейшая дыра. Вот почему. Однако если тебе нравится это место, ради бога, живи там. Только уж, пожалуйста, не зови меня туда, вот и все, старина. Конечно, там брат Сандерса, это верно. Если этот брат такой же, как Сандерс, то он совсем не умеет играть в гольф, но я нисколько не сомневаюсь, что ты будешь весьма доволен его компанией в Касанге. Это совершеннейшая дыра. Не могу понять, что тебе нравится там.

— Почему бы тебе не лечь спать?

— Один, — ответил Эпторп, — вот почему. Всегда одно и то же, где бы ты ни был: в Макарикари, в Касанге… Везде. Тебе весело, когда ты пьешь с друзьям в клубе, ты чувствуешь себя прекрасно, а потом, когда все это кончается, ты ложишься спать снова один. Мне нужна женщина, вот что.

— Ты же знаешь, в нашем городке женщин нет.

— Для компании, понимаешь? Вез другого-то я вполне могу обойтись. Не подумай, что у меня что-нибудь не получалось в свое время. Надеюсь, что и впредь получится. Но я могу делать, а могу и не делать это. Я выше секса. Там, где нет женщин, хочешь не хочешь, а приходится быть выше секса, иначе он тебе покоя не даст. Но без компании я обойтись не могу.

— А я могу.

— Ты хочешь сказать, что мне пора уйти? Ну что ж, старина, я не такой толстокожий, как ты, может быть, думаешь. Я понимаю, когда мое присутствие нежелательно. Извини, что я навязывался тебе так долго. Приношу свои глубочайшие извинения.

— Отлично. Завтра увидимся.

Но Эпторп не уходил. Он сидел, уныло вытаращив глаза, как будто следил за шариком в рулетке, который скользил по номерам все медленнее и медленнее. О чем он заговорит еще? О женщинах? Об Африке? О здоровье? О гольфе? Эпторп заговорил о ботинках.

— Сегодня я был в ботинках на каучуке, о чем весьма сожалею, — сказал он печально. — Испортили мне всю игру. Никакого захвата.

— Не лучше ли тебе все-таки лечь спать?

Прошло не менее получаса, прежде чем Эпторп наконец поднялся со стула. Однако поднявшись, он тут же снова тяжело опустился вниз и сел, теперь уже на пол, по-видимому, совершенно не замечая перемены в своем положении и продолжая изрекать бессмыслицу. Наконец сознание его неожиданно прояснилось, и он сказал:

— Послушай, старина, я чрезвычайно доволен нашим разговором. Надеюсь, как-нибудь на днях мы продолжим его, а сейчас меня клонит ко сну. Если не возражаешь, я буду спать, ладно?

Эпторп завалился на бок и умолк. Гай лег в кровать, выключил свет и вскоре тоже заснул, убаюканный шумным ритмичным дыханием Эпторпа. Ночью Гая разбудили громкие охи, проклятья и грохот отталкиваемых стульев. Он включил свет. Эпторп, часто моргая, стоял посреди комнаты.

— Доброе утро, Краучбек, — сказал он с чувством собственного достоинства. — Я пробираюсь в сортир. Никак не найду дорогу в темноте. Спокойной ночи.

Шатаясь, он вышел из комнаты, не прикрыв за собой дверь.

Утром денщик, разбудив Гая, доложил:

— Мистер Эпторп заболел. Он просил вас зайти к нему, когда вы встанете.

Гай обнаружил друга лежащим в постели, с блестящей металлической медицинской коробочкой на коленях.

— Мне сегодня что-то нездоровится, — сообщил Эпторп. — Какое-то неважное состояние. Надо будет полежать.

— Тебе помочь чем-нибудь?

— Нет, нет. Просто заболел живот. У меня это бывает временами, особенно после Бечуаналенда. «Бочуанский живот». Я знаю, как лечить его. — Он размешивал стеклянной палочкой белесоватую жидкость. — Вот только как быть с тем, что я обещал капитан-коменданту пожаловать к нему на завтрак? Надо каким-то образом уведомить его.

— А почему бы не послать ему самую обыкновенную записку?

— Я как раз это и имею в виду, старина. На военной службе это всегда называется «уведомить», понимаешь?

— А ты помнишь вчерашний разговор со мной?

— Конечно, помню. Что за странный вопрос, старина?! Я не очень-то разговорчив, как тебе хорошо известно, но иногда люблю поболтать с достойным собеседником. Но сегодня я неважно себя чувствую. На площадке для гольфа было ужасно холодно и сыро, а я, когда простужусь, всегда страдаю от этого проклятого «бечуанского живота». Послушай, старина, не достанешь ли ты мне бумагу и конверт? Лучше сообщить капитан-коменданту заблаговременно. — Он выпил лекарство. — Будь добр поставить это куда-нибудь так, чтобы я мог дотянуться.

Гай взял медицинскую коробочку, в которой при ближайшем рассмотрении оказались только пузырьки с наклейкой «яд», поставил ее на стол и принес Эпторпу бумагу.

— Как ты думаешь, если начать со слов: «Сэр, я имею честь…»?

— Нет.

— Просто: «Дорогой полковник Грин»?

— Или: «Дорогая миссис Грин».

— Вот так, пожалуй, правильно. Такое начало будет самым подходящим. Молодец, старина. Конечно же, надо начать со слов: «Дорогая миссис Грин».

Одной из характерных традиций алебардистов было устойчивое религиозное содружество. Католицизм и сектантство в регулярной армии были почти неизвестны. Остающиеся на сверхсрочную службу готовились к конфирмации капелланами в ходе первоначального обучения. Приходская церковь в городе являлась и полковой церковью. На воскресные заутрени для алебардистов резервировалась вся задняя часть нефа, и они маршировали из казармы в церковь под звуки своего оркестра. После церковной службы гарнизонные леди — сиречь жены, вдовы и дочери, которых в городе было хоть отбавляй, газоны которых подстригались алебардистами и добротные куски говядины для которых незаконно поставлялись из казарменных складов, — сходились с молитвенниками в руках в офицерское собрание для часового отдыха и сплетен. Нигде во всей Англии воскресные дни не были так полно и так откровенно похожи на воскресные дни викторианской эпохи, как в военном городке алебардистов.