Я сам удивляюсь своей способности предвидеть многие события и явления. Так, уже через пять месяцев после венчания я предвидел, что у меня будут дети.

Первым появился сын с голубыми глазами, которые затем стали пестрыми, зеленоватыми, карими и в конце концов совсем черными.

Это был ужасный ребенок с удивительными капризами. Он, например, испытывал величайшее наслаждение, выдергивая из моих усов волосок за волоском. А я, еле удерживая слезы боли, терпеливо позволял ему это, так как теща объяснила мне, что я должен терпеть, поскольку отец испытывает самое большое наслаждение, когда сын выдирает ему усы. Более того, теща, чтобы доставить мне побольше удовольствия, еще и подбадривала моего тирана, повторяя одно и то же слово: «Дерг, дерг, дерг!»

Правда, это было еще только начало, а вначале с ребенком больше возится мать. Но вот прошло несколько лет, и сын настолько вырос, что все заботы о его воспитании перешли к отцу, то есть ко мне.

Когда я говорю «заботы», то это не просто слова, вы сами увидите, что это были действительно заботы.

Пока мой сын лихо перескакивал через чужие заборы, я все еще утешал себя мыслью о том, что он будет Ганнибалом и в будущем перемахнет через Альпы.[1] Пока он прыгал через мою голову, я утешался, видя в нем Милоша Войновича,[2] который перепрыгивал через трех лошадей с огненными мечами на спинах. Пока он воровал у соседей яйца, я все еще надеялся, что он станет великим завоевателем Наполеоном. Но очень скоро он начал вытворять такие штуки, что мне уже нечем было себя утешать, так как ни в области политики, ни в области культуры я уже не мог подыскать соответствующего сравнения.

Он, например, разбил стекла в окнах соседнего дома. И это еще ничего, так как многие великие люди в свое время били стекла у соседей. Но однажды он взял мое самое лучшее летнее пальто, отрезал от него полу и сделал из нее знамя. Под это знамя он собрал огромное войско и, окружив мой дом, подал знак к нападению. Не принимая во внимание ни окон, ни огорода, ни всего остального, войска его захватили крепость и на правах победителей учинили настоящее кровопролитие, а именно: свернули шеи всем цыплятам.

Разумеется, это событие глубоко опечалило меня прежде всего как родителя, а затем и как собственника погибших цыплят.

О своем огорчении я рассказал жене, и она, разумеется, тоже опечалилась. В тот же вечер, как и надлежит опечаленным родителям, мы собрали совет, чтоб обменяться мнениями. Жена считала, что наш сын – очень способный ребенок, весь в меня. Я был с нею согласен, но считал, что мой способный сын слишком уж демонстрирует свои способности и, бесполезно растрачивая их, губит в себе будущего великого человека.

Я, конечно, не могу сказать, что очень хотел, чтобы мой сын пополнил ряды лишних и бесполезных для Сербии людей, просто я боялся, что он вырастет очень способным. Я был уверен, что если он будет очень способным, то, во-первых, он никогда не станет министром, а, во-вторых, чего доброго научится подделывать реквизиционные квитанции или гербовые марки, и, став ответственным лицом, будет составлять заведомо ложные отчеты и изыскивать благовидные предлоги для того, чтобы прикарманить часть государственного налога, или начнет писать доносы на своих знакомых и друзей, словом, будет делать то, что делают способные люди в Сербии. Разумеется, при таких способностях его сразу же назначат окружным начальником, или председателем общины, или сборщиком налогов, или почтальоном, или, на худой конец, казначеем в каком-нибудь финансовом учреждении. А мне одинаково не нравились все эти должности, и потому я был против того, чтоб мой сын был очень способным.

Заботы о будущем сына не давали мне покоя, как вообще заботы не дают покоя любому человеку, а тем более отцу способного ребенка. Жена, как всякая верная супруга, разделяла со мной эти заботы, как вообще хорошие жены разделяют заботы с мужьями А наше чадо, вероятно окончательно отказавшись от мысли стать Ганнибалом, Войновичем или Наполеоном, в один прекрасный день утопило кошку, а я уверен, что ни Ганнибал, ни Войнович, ни Наполеон не топили кошек.

Заботы о будущем сына заставили меня обратиться за советом к одному из самых выдающихся наших педагогов, члену Совета по просвещению, непременному члену всех комиссий по реорганизации обучения, создателю многих учебных программ, почетному члену Общества воспитания детей, а кроме того, автору знаменитых трудов: «Мать как воспитатель ребенка», «Семья как воспитатель ребенка» (I, II, III тома еще не законченного труда), «Как воспитать у ребенка чувство гражданского долга» (публичная лекция), «Ошибки родителей» (с девизом на обложке: «Ошибки детей суть ошибки родителей!») и так далее.

Вчера я был у господина педагога и очень сожалею, что побеспокоил его, оторвав от дел, которые, как он сам сообщил, касаются проблем воспитания детей.

Он предложил мне сесть, но не успел я опуститься на стул, как тотчас же вскочил со страшным криком, ощупывая себя весьма непристойно перед лицом господина педагога.

– Ай, ай, ай, – убитым голосом пролепетал педагог и тоже начал меня ощупывать. – Простите, тысячу раз простите! Это все мой старший, такой озорник! Вот видите, вставил иголку в стул… Он это часто практикует. Вы уж простите…

– И вы часто имеете возможность наблюдать, как ваши гости вскакивают со стула? – с некоторым ехидством спросил я. Но так как я был не обычный гость, а проситель, я быстро успокоился и сел.

Только я приступил к первому вопросу, как вдруг верхняя половина стеклянной двери, ведущей в соседнюю комнату, со звоном рассыпалась, и к моим ногам упала домашняя туфля.

– Живко, – вскричал господин педагог, – что же ты делаешь, черт побери!

Сквозь разбитое стекло просунулась милая детская головка и сказала:

Я стреляю в маму, потому что она не дает мне ключ от буфета.

– Ай, ай, ай! Как тебе не стыдно! Разве ты не видишь, что у меня гости?!

Дитя весело взглянуло на меня и вдруг состроило такую отвратительную гримасу, будто это я не дал ключ от буфета.

Наконец, господин педагог глубоко задумался и начал читать мне обстоятельную лекцию о том, как мне надлежит воспитывать ребенка и что следует читать по данному вопросу, причем он особенно настойчиво рекомендовал свои труды, убеждая меня, что я сам виноват во всех прегрешениях своего сына. Сунув сухие костлявые руки в косматые волосы, великий педагог патетическим тоном повторил слово в слово девиз с обложки своего капитального труда: «Ошибки детей суть ошибки родителей!»

Но в это время на улице послышалась дробь детского барабана, и перед окном кабинета промаршировало больше пяти десятков мальчишек, построенных как солдаты. Командовал отрядом старший сын великого педагога, впереди несли знамя из красного ситца (Именно в этот момент господин педагог заметил, что на окне не хватает одной занавески.) Каждый солдат нес на плече палку, а на голове у каждого красовалась бумажная треуголка.

Великий педагог посмотрел в окно; сначала он смотрел спокойно, но затем стал белым как полотно и дрожащими руками открыл ящик своего письменного стола. Увидев, что ящик пуст, он в ужасе всплеснул руками:

– Ах, сударь, ой, ой, ой!

– Да скажите же, ради бога, что случилось? – спросил я.

– Все пропало, господи боже мой, все пропало! – причитал великий педагог. – Шесть месяцев подряд днем и ночью я писал четвертую часть капитального труда «Семья как воспитатель ребенка». Десять дней тому назад я, наконец, закончил его. Подумайте, всего десять дней назад…

– Это очень хорошо, но я не понимаю, почему ж вы…

– Да разве вы не видите эти шапки? Это же мой старший взял рукопись из ящика и сделал из нее шапки для своего войска…

Есть люди вредные, я сам принадлежу к их числу, и им в такую минуту бывает смешно. Меня это интервью полностью удовлетворило, ведь мой сын – не сын великого педагога. И хоть я не засмеялся, но все же не мог не заметить: