Лука прислушался. Сражение уже окончилось. Выстрелов больше не было слышно, а со стороны обоза нарастал перестук и скрип колес.

Лука было встал, но его придержали сильные руки солдата. Он обернулся – солдат сделал предостерегающий жест.

Показались фуры. Ими правили французы, а казаки со связанными руками шли следом. Лука жадно всматривался в их суровые лица. Определил, что троих нет с ними, но облегченно вздохнул, заметив Макея и Якима. Последний был ранен и держал руку другой рукой. Рана была наспех замотана окровавленной тряпкой.

Казаки поглядели на Луку, на мертвую Нэньку, а Макей спросил тихо:

– Как там наши, сынок?

– Плохо! Наверное, порубали всех. Слишком много было врагов. А вы?..

– А что мы? Сам видишь, сынок. Я смотрю, твоя Нэнька убита?

– Из-за этого и в плен попал. Что теперь будет?

– На одного Бога надежда, сынок! Будем уповать на него. Больше не на кого. А там посмотрим. Не казнят, надеюсь.

Пленных погнали дальше. Луку почему-то не стали связывать, и он брел вместе с остальными, переговариваясь и охая.

Скоро вышли к месту схватки. Повсюду лежали трупы казаков и французов. Пленных казаков было человек двадцать, остальные погибли.

– Вот так и кончается все, – как-то неопределенно молвил Макей. – Вскоре и нам может быть уготована такая судьба, ох, горе наше, горе!

Лука помог Якиму перевязать рану. Рука ниже локтя была пробита пистолетной пулей и теперь не двигалась. Ее туго замотали, подвесили к шее, и Яким с трудом ковылял вместе с остальными. Были и другие раненые, чьи бледные лица говорили о страданиях и горестях, свалившихся на их головы.

Пленных развязали и заставили рыть могилу и хоронить своих убитых. Казаки смешались, рассказывали один другому весь ужас неожиданного нападения большого отряда французов.

– Смотрю, нас осталось человек сорок, – заметил Лука, оглядев казаков и повздыхав. – Хоть похоронить разрешили по-человечьи.

– И сотники полегли, – сокрушался Макей, орудуя лопатой.

К вечеру похороны завершили. Пленных опять повязали и погнали на запад. О кормежке никто не заикался, и казаки довольствовались лишь тем, что было в карманах да что нашли у убитых товарищей.

– Хорошо, что хоть пить дали, – ворчал Омелько Гащ. – А без харча отощаем.

– Молчи лучше и шагай себе! – зло буркнул Лука.

– Чего ты ругаешься! – обиделся Омелько. – И сказать ничего нельзя!

Поздно вечером пленных пригнали в деревню, где им дали воды и моркови. Загнали в сарай, заперли двери и поставили охрану.

Утром выпустили по десятку к колодцу попить, дали еще по морковке и небольшой луковице, а о хлебе никто больше и не мечтал. Луке повезло поднять два не совсем целых яблока. Одно он отдал Якиму, и они быстро проглотили эту скудную еду.

– Лука, я не выдержу, – тихо говорил Яким, сдерживая стон, рвущийся с его потрескавшихся губ.

– Крепись, хлопец! Мы поможем тебе. Может, не так далеко нас погонят. И я буду просить дать тебе место в фуре, если такая будет.

– Да кто бы тебя послушал, Лука.

Пленных согнали в колонну и под окрики солдат охраны погнали дальше. Лука поддерживал друга, ему помогали и другие казаки. Но были и еще раненые, и Лука долго просил солдат помочь им, пока те не сжалились и не разрешили трем раненым сесть в одну из трех фур.

Лука прислушивался к разговору солдат, пытаясь уловить знакомые слова. У него почти ничего не получалось. Было тоскливо, голодно, в животе сосало, в голове гудело, а в ногах ощущалась слабость и дрожь. Потом слабость стала распространяться и на все тело. Оно требовало отдыха и еды.

– Хоть не связали, – бубнил Яким Рядно. – И когда же хоть немного дадут в рот положить? Больше мочи нет.

– Брось ты стонать, Рядно! – прикрикнул на того Терешко. – И не такое выдерживали, а пока Бога гневить нам нечего. Не бьют, и то слава Богу. Татары хуже гонят свой ясырь. Бывал я у них однажды, да удалось высвободиться быстро. Не успели далеко отогнать, дней пять потом добирался до своих.

– И что надумали с нами делать? – спрашивал сам себя Макей. – Зачем гонят в такую даль? И куда, хотел бы я знать.

Лука старался идти поближе к фуре, где ехал Яким. Он переговаривался с ним, на дневном отдыхе перевязал ему рану, промыл, понимая, что у друга может статься нагноение и тогда тот легко покинет этот свет.

После Рокруа пленных погнали на юг. К середине октября наконец пленных пригнали к городу, на окраине которого высился старый замок с двумя полуразвалившимися квадратными башнями. Длинное строение было приспособлено под тюрьму для пленных. Там уже находилось до ста австрийцев, немцев и венгров с хорватами.

– Вот и наш дом, казаки! – мрачно воскликнул Лука. – Поглядим, как тут нас устроят. Холодновато будет зимой в этих камнях.

Ему никто не ответил. Измученные долгим голодным путем казаки лишь тупо взирали на обомшелые стены тюрьмы и мечтали лишь о том, чтобы поскорее отдохнуть и попить. О еде никто больше не заикался. Ее уже давно не выдавали.

Пленных разделили на две партии и загнали в тесные каменные мешки с одним зарешеченным окном и каменным полом, где лежали охапки старой соломы.

Лука оказался со своими обозниками и некоторыми из казаков обеих сотен.

Яким уже немного поправился, но рука еще полностью не зажила.

Потянулись дни и месяцы тоскливой отсидки. Лишь дни, когда их водили на работы по ремонту крепостных стен, были хоть какой-то разрядкой. В основном таскали кирпичи и камни с бревнами да известковый раствор в больших деревянных ведрах.

Кормили очень плохо, приходилось постоянно терпеть муки голода. А зима, хоть и не очень холодная, но в соседстве с сыростью доставляла не меньше мучений.

Казаки приспособились, когда были дрова, уворованные на стройке, палить маленький костер на пропитанном зловонием каменном полу, а дым выходил в окно, где стекол, конечно, не было. Тогда все ложились на пол и блаженно щурились на огонь, вбирая редкое тепло. Этим хоть немного подсушивали камеру.

Тюремщики сначала ругались и запрещали костер, но потом смирились и оставили казаков в покое.

У некоторых казаков сохранились монетки, запрятанные поглубже в одежды. Лука тоже имел несколько, и им удавалось покупать на всех хлеба и каши из чечевицы или гороха. О мясе они и не мечтали.

Пленных можно было обменять или выкупить, но надежды на это не было почти никакой. Так что приходилось ждать чего-то другого, чего никто из них не мог предвидеть.

И вдруг, когда апрель уже бушевал в садах, их ночью спешно вывели во двор, построили и под охраной конных солдат погнали в неизвестном направлении. Они шли всю ночь спешным маршем, подгоняемые окриками и прикладами.

Утром сделали небольшой привал, попили воды, и голодных казаков погнали дальше. Лишь к вечеру они увидели вдали что-то синеющее. Михай неуверенно молвил:

– Похоже на море, казаки. Глядите, синеет.

– И верно, – откликнулся Терешко. – Неужто хотят нас к галерам приковать?

Это предположение напугало казаков. Но что они могли поделать?

Тем временем они вошли в город с довольно крепкими стенами крепости. Как потом узнали казаки, это был город Булонь, порт и крепость на берегу пролива Па-де-Кале.

Измотанным долгим переходом казакам не дали и минуты передохнуть. Их погнали через весь город, благо он не превышал трех четвертей версты в поперечнике, пока не уперлись в портовые причалы.

Солдаты покрикивали на пленных, сбивали их в плотную кучу и не давали даже присесть. Офицер куда-то ушел, но через час появился. Было уже почти темно, усталость давила к земле, сон опускал веки.

Но вот солдаты погнали казаков вдоль причала, и вскоре они оказались недалеко от двух больших шлюпок с матросами, вооруженными мушкетонами и длинными тесаками.

Казакам приказали сесть на весла. Они стали грести, едва шевеля руками.

Две шлюпки шли близко одна от другой. На носу каждой горел тусклый фонарь. На рейде светились и другие фонари. Там, видимо, стояли суда на якорях.