Комиссар в замешательстве отпрянул. Его рука машинально легла на рукоять бластера. Существо казалось слепым, но глаза глядели прямо на звездолётчика, а это значило, что неведомый обитатель планеты видел его!

В поведении существа не чувствовалось агрессивности. Оно приподняло свою большую голую голову и медленно, как бы с трудом, повернулось в сторону пришельца.

Никакого выражения не обозначилось на лице аборигена, и всё же по некоторым едва уловимым признакам комиссару показалось, что тот удивлён. Четыре шестипалые руки шевельнулись и, как змеи, заскользили по подлокотникам. Существо приоткрыло рот и сделало движение губами. Казалось, оно говорит, но в безвоздушном пространстве комиссар не мог услышать ни звука. Он вскинул правую руку, показывая открытую ладонь. Практически на всех мирах Конфедерации, где обитали антропоморфные гуманоиды, этот жест означал приветствие и предложение мира. Существо с минуту медлило, видимо обдумывая его жест, затем тоже подняло одну из своих ручонок и показало её ладонь Дарту. При этом оно продолжало открывать и закрывать рот.

Комиссар не мог отделаться от ощущения, что абориген говорит. Он невольно задумался. На просторах Вселенной можно встретить что угодно, даже существ, чьи природные речевой и слуховой аппараты способны воспроизводить и воспринимать звуки в космическом вакууме. Полного вакуума в космосе, как известно, нет. Пустота космического пространства только кажущаяся, на самом деле она полна различных волн и излучений. Не исключено, думал Дарт, что и это загадочное существо способно создавать и слышать звуковые сигналы в одном из диапазонов реликтовых излучений космоса.

Предположение выглядело малоправдоподобным, но его необходимо было проверить. Комиссар быстро вернулся к челноку и достал из багажного ящика лексикатор — прибор в виде плоского диска сантиметров пятнадцати в диаметре, способный улавливать звуки чужой речи, тут же их расшифровывать, переводить на галактическое эсперанто и воспроизводить с помощью механического имитатора. Лексикатор можно было настроить на любой волновой регистр, в том числе и на сверхслабое реликтовое излучение. Но в этом случае сигналы от прибора надо будет пересылать на миниатюрный приёмник, вживлённый в правое ухо комиссара. Настроить приёмник-имплантант на связь с лексикатором было делом одной минуты. Повесив прибор на грудь, Дарт снова подошёл к гуманоиду.

— Скажите что-нибудь, — произнёс он для того лишь, чтобы вызвать в четырёхруком ответную реакцию. — Это нужно для лексикатора, — он дотронулся рукой до диска. — Несколько фраз на вашем языке необходимы прибору в качестве материала для анализа.

Существо некоторое время бесстрастно смотрело на него, потом снова зашевелило губами. По ободу лексикатора заскользило едва заметное белесоватое свечение, свидетельствовавшее о том, что прибор уловил какие-то сигналы и теперь обрабатывает их. Дарт ждал, когда в ухе зазвучит членораздельная речь электронного переводчика. Но тот молчал. Речь незнакомца, уловленная в диапазоне реликтовых волн, была, по-видимому, слишком сложна для него. Прибору явно требовались дополнительные данные, то есть незнакомец должен был ещё немного "пооткрывать" рот.

Видя, что губы у того замерли, Дарт ободряюще кивнул головой и несколько раз повторил:

— Говорите, говорите, прибор слышит вас и расшифровывает звуки.

Существо вновь зашевелило губами, огни на лексикаторе загорелись ярче и вдруг в ухе Дарта раздался ровный механический голос, раздельно выговаривающий каждое слово:

— Ваше прибытие — большая неожиданность для меня. Свыше… (прибор сделал секундную паузу, затруднившись с интерпретацией звука, обозначавшего цифру)… лет прошло с тех пор, как я остался один на этой планете. Город, в котором мы находимся, когда-то назывался Луаимм и был столицей Западного континента.

— А я-то думал, вы — статуя! — не удержался от восклицания Дарт.

Лексикатор "озвучил" в заданном волновом диапазоне перевод его слов, но оживившийся гуманоид, вместо того, чтобы прореагировать на них, особенно на сравнение себя со статуей, сразу принялся задавать вопросы:

— Откуда вы появились? — едва успевал переводить лексикатор. — Вы один? Каковы ваши намерения? Почему вас не убивает холод и излучение открытого космоса? Живое ли вы существо, или механизм, созданный искусными учёными?

— Разве я похож на кибера? — сказал Дарт, задетый за живое. — По-моему, если кто из нас и похож на него, то, во всяком случае, не я!

— Как интересно, — после короткой паузы продолжал переводить лексикатор. — Живое существо, разумное, способное без специальных защитных одежд перемещаться по космосу и обладающее такой удивительной вещью, как этот говорящий диск…

— Лексикатор — ещё не самая удивительная из технических разработок, созданных в Межгалактической Конфедерации, — ответил Дарт, — и защитная оболочка у меня имеется, только вы её, по-видимому, не замечаете. Меня защищает силовой экран.

— Я вижу вокруг вас слой какого-то газа, — сказал гуманоид, — только я никак не могу взять в толк, как эта бледная, тонкая, едва видимая оболочка оберегает вас от чудовищно низкой температуры, уже многие миллионы лет царящей на моей планете.

— Но вы-то эту температуру переносите, — заметил в свою очередь Дарт, — хотя у вас, насколько я могу судить, вообще нет никакой защиты.

— Она мне не нужна, — ответил гуманоид. — Сверхнизкие температуры и космические излучения не оказывают на меня никакого действия. Для меня их просто не существует. Для меня вообще ничего не существует, кроме научных идей, которые я обдумываю все эти годы. Например, совсем недавно — кажется, тысяч десять лет тому назад, — мне пришло в голову сразу несколько интересных идей. Одна из них поистине выдающаяся. Я как раз размышлял над ней, когда вы появились.

— Но позвольте! — вскричал изумлённый звездолётчик. — Не хотите ли вы сказать, что вам от роду десятки тысяч лет и что вас ничто не может убить — ни время, ни космос, ни тоска этого мёртвого, пустынного мира?

— Я уже сказал вам, — продолжал гуманоид, — что был свидетелем гибели цивилизации на этой планете, которая произошла, я повторяю, свыше… — лексикатор снова сделал короткую паузу, а потом всё же выдал перевод: — … свыше семисот миллионов лет назад. Я — последний представитель некогда процветавшей расы, достигшей небывалых успехов в философии, архитектуре, поэзии, живописи; расы, созданной для счастья, но стремительно погибшей в результате сближения нашего солнца с красной карликовой звездой…

— Как это могло произойти? — ошеломлённый Дарт задал первый пришедший в голову вопрос. — И почему все погибли, а вы один выжили?

— В те достославные годы, — говорил незнакомец, словно не слыша его, — когда моя цивилизация достигла вершины своего могущества, я был одним из многих, населявших эту планету, был жителем Луаимма, участвовал в празднествах и торжествах, многолюдных развлечениях и будничном труде. Да, я помню времена, когда на этих площадях ставились спектакли, которые продолжались всю ночь, освещаемые огнями фейерверков. Всё это и теперь стоит перед моими глазами, а ведь прошли уже миллионы лет… В ту пору я был обыкновенным человеком, радовался, печалился, волновался заботами, которые теперь кажутся мне ничтожными, и обдумывал своё первое научное открытие — препарат, который настолько преобразует тело, что его практически ничем нельзя убить. Идея захватила меня, и я отдал ей около шестисот лет — то есть практически всю мою сознательную жизнь. Сначала я испытал препарат на скоксе — зверьке, что во множестве водились в наших лесах. Опыт дал превосходные результаты. Все мои попытки убить животное ни к чему не привели. Оно чувствовало себя прекрасно и в горящем реакторе энергостанции, и в ледяном вакууме космического пространства. Нечего и говорить, что ни нож, ни топор его не брали. Скокс жил, обходясь без пищи и воды, и отлично себя чувствовал! Не знаю — почему, но я долго не решался испытать это средство на себе. Мне казалось, что я в этом случае переступлю какую-то непостижимую грань, перестану быть человеком, даже если и выживу после инъекции… Я решился на этот шаг, уже находясь на смертном одре. Один из моих учеников по моей просьбе ввёл в мой организм единственную хранившуюся у меня дозу препарата… И я остался жить. А через несколько сот лет на мою планету обрушилось страшное несчастье… Могучее притяжение красной звезды сорвало её с орбиты и увлекло в межзвёздное пространство. Получив ускорение, она не смогла удержаться и на орбите захватчика — её вынесло далеко в открытый космос, в его непроглядный ледяной мрак… Быстро исчезла атмосфера. Губительное космическое излучение косило людей миллионами. Остатки населения ушли под землю, к природным источникам тепла, но внутренность планеты остывала быстрее, чем можно было предположить. В те страшные годы, среди всеобщего смятения и безумств, я пытался восстановить свою лабораторию, разрушенную озверевшими фанатиками, пытался образумить людей, объяснить им, что только мой препарат способен спасти их от неминуемой гибели. Но меня мало кто слушал. В ту пору появилось великое множество пророков и проповедников, каждый звал за собой, обещая спасение, и народ шёл за ними, верил им и погибал от радиации или в кровопролитных схватках с представителями других сект. Кое-кто принимал меня за такого же пророка и требовал немедленной помощи, но я не мог её дать. Для того, чтобы изготовить дозу препарата, способную избавить от смерти одного человека, нужны были высокоточные приборы, особые плавильные печи, доводящие температуру до миллионов градусов, реактивы стерильной чистоты. В той же обстановке хаоса и безумия, что воцарилась на планете, обо всём этом нечего было и думать. Мне оставалось помогать страждущим лишь словами утешения… Потом, когда на планете уже никого не осталось, я бродил по мёртвым городам, усеянным тысячами трупов, спускался в подземные пещеры, куда жалкие остатки моей расы ушли, спасаясь от губительного излучения. В подземельях они одичали, звериные инстинкты торжествовали среди них, людоедство сделалось нормой жизни. Но и в пещерах они все вымерли… Подземные лабиринты представляли собой поистине кошмарное зрелище. Проткнутые кольями человеческие скелеты, проломленные черепа, мумифицировавшиеся трупы с звериной злобой на лицах… Нет, здесь, на поверхности, среди этих грандиозных дворцов — пышных останков моей когда-то великой цивилизации, — мне легче переносить одиночество и предаваться раздумьям. Трупы, устилавшие эти улицы, истлели и обратились в прах, а дворцы остались, и долго ещё будут стоять под вечными звёздами…