Караваев взял в углу жесткий стул красного дерева с замысловато изогнутой спинкой, поставил его в двух шагах от камина и уселся на него задом наперед, обняв спинку руками и положив подбородок на кулаки.

– И что в результате? – с искренним любопытством спросил он.

Ему действительно было интересно. Караваев любил наблюдать за мыслительным процессом своего патрона. Вот, казалось бы, простой случай, вполне банальная ситуация, каких они вместе пережили не один десяток. Если действовать по отработанной схеме, то уже завтра утром Вадика нашли бы утонувшим в ванне или, скажем, вывалившимся в пьяном виде из окна. А про родственные чувства и обязательства перед покойницей старик пусть расскажет кому-нибудь, кто знает его хуже, чем Максим Караваев. Но ведь думает же о чем-то, что-то взвешивает, комбинирует…

– Так что же в результате? – рискнул он повторить свой оставшийся без ответа вопрос.

– Как это – что в результате? – удивился Школьников. – В результате – серьезная проблема, над которой мы с тобой, два немолодых, уважаемых человека, ломаем голову в чудесный субботний вечер. Эта проблема всерьез угрожает моей репутации, а репутация – это главный капитал делового человека. Нет репутации – нет денег.., и наоборот. Вадик взял у меня в долг и деньги, и репутацию, а разумно распорядиться всем этим, увы, не сумел. Жадность, Максик, это страшный грех. Так даже в Библии написано. Существует семь смертных грехов, и один из них – жадность. Ну хорошо. А что ты как специалист можешь мне посоветовать?

– Если отбросить в сторону родственные чувства?

– Предположим.

– Тогда вам отлично известно, что я могу посоветовать. Молодой, подающий большие надежды бизнесмен с Дальнего Востока погиб в результате несчастного случая.., ну и так далее. Вариантов может быть сколько угодно, вплоть до наезда бывших земляков. У него ведь, кажется, были долги?

– Да, – после долгой паузы сказал Школьников. – Все-таки ты, Максик, мыслишь в одной плоскости. Все вы, профессионалы, этим грешите. В этом отношении мне больше нравятся дилетанты. Они такие фантазеры! Им приходится компенсировать выдумкой недостаток специальных навыков. Иногда получается любопытно и даже весело.

– Ну да, – не скрывая сарказма, сказал Караваев. – Участковые менты просто ухохатываются, когда пишут свои протоколы. Ненавижу дилетантов. Дилетант – это всегда неряшливо выполненная работа и куча оставленных второпях улик.

– Ну хорошо, хорошо, не горячись. Твое мнение на этот счет мне известно. Я не хотел тебя обидеть. Просто устранить Вадика мы можем в любой момент – сегодня, завтра, через месяц… Нужно сделать так, чтобы он на нас поработал.

– Я думал над этим вариантом, – сказал Караваев. – Все бы хорошо, но уж больно скользкое это дело. Расхождения между проектом, который был представлен на конкурс, и тем, по которому будет вестись строительство, без труда обнаружит первая же проверка. На замазывание глоток уйдет вся прибыль, и кто-нибудь все равно рано или поздно взорвет прямо под вами эту бомбу. Достаточно малейшей утечки информации, любой, самой незначительной ошибки, и беды не миновать. А Севрук не кажется мне человеком, который способен довести это дело до конца, не делая ошибок.

– А мы ему поможем, – тоном доброго дедушки сказал Школьников, и этот тон разительно контрастировал с холодной усмешкой, вдруг заигравшей на его губах. – Мы его поддержим – аккуратненько, незаметно, чтобы не только посторонние, но и он сам этого не почувствовал, и даже подотрем за ним дерьмо, если он ненароком обгадится. А когда дело будет сделано, мы ему предъявим счет по полной программе – исключительно в педагогических целях, как ты понимаешь. В конце концов, я обещал покойнице о нем позаботиться и сделать из оболтуса человека. А страдания и трудности закаляют характер…

– Если он вообще имеется, – вставил Караваев.

– Да, конечно. Если он имеется… Ну а если не имеется, то нашей с тобой вины тут нет. Значит, не судьба Вадику дожить до счастливой старости. Увы, за все в этом печальном мире приходится платить. Да, и вот еще что! Об этой сегодняшней акции еще кто-нибудь знает?

– Есть один человечек.

– А что за человечек?

– Да вы его должны знать. Работает на Вадика, водит служебную “Волгу”. Прыщавый такой мозгляк…

– Надежный?

– По-моему, полный отстой. Стопроцентно надежных людей вообще не бывает, а уж этот… В общем, не человек, а так, овощ с глазами.

– Это плохо, – огорченно сказал Владислав Андреевич.

– Но поправимо, – в тон ему добавил бывший подполковник Караваев.

– Вот ты и займись, Максик. Прямо завтра и займись, пока твой овощ не распустил язык. По-моему, это будет логично. Даже, я бы сказал, закономерно.

– Закономерно или нет, не знаю, – сказал Караваев, – но что чисто – это факт.

Смык проснулся в начале первого пополудни и с удивлением обнаружил, что спал в верхней одежде и вдобавок к этому поперек кровати. Хорошо еще, что кровать у Смыка была двуспальная, и в воздухе висела не его многострадальная голова, а руки по локоть и ноги по колено. На ногах все еще были уличные ботинки, по самую щиколотку облепленные засохшей грязью. Какое-то время Смык тупо смотрел на подсохшие серо-коричневые комья, борясь с накатывающей волнами тошнотой и кошмарной головной болью и пытаясь припомнить, где это его вчера носило. Потом на него нахлынули воспоминания, и он ударил себя по лбу открытой ладонью со звуком, напоминавшим пистолетный выстрел.

Память о вчерашнем дне именно нахлынула – не как приливная волна, а как спущенная из смывного бачка, которым долго не пользовались, бурая от ржавчины вода. Смыку даже почудилось, что он услышал где-то внутри своего многострадального черепа характерный звук, какой бывает, когда в туалете спускают воду. В следующее мгновение холодный мутный поток обрушился из головы в грудь, хлеща во все стороны, закручиваясь водоворотами и заставляя Смыка содрогаться всем телом, потом спустился ниже, сводя судорогой пустой желудок, и в конце концов ударил в пах, заставив гениталии поджаться и заледенеть.

Смык вспомнил, чем занимался накануне, и это заставило его издать протяжный стон.

Поездка в Шереметьево-2 предстала перед его мысленным взором во всех неаппетитных подробностях. Он вспомнил звуки, которые издавал Голобородько, когда стальная удавка все глубже врезалась в его горло, вспомнил синее лицо с вывалившимся языком, неотступно маячившее в зеркале заднего вида, и похожий на лезвие двуручной пилы профиль блондина справа от себя. Но все это были цветочки.

Ягодки начались, когда Смык остановил “Волгу” на заросшей какими-то кустами и травой просеке. Руки у него тряслись так, что открыть багажник удалось лишь с третьей попытки. Блондин как ни в чем не бывало стоял возле распахнутой задней дверцы и с видом горожанина, впервые за несколько лет выбравшегося наконец на свежий воздух, смолил третью подряд сигарету.

– Топор, – коротко напомнил блондин, когда Смык справился с крышкой багажника и тупо уставился вовнутрь, безуспешно пытаясь унять противную дрожь во всем теле. – Да, – спохватился блондин, которого Смык про себя теперь именовал не иначе как упырем, – и прихвати плоскогубцы.

– Чего? – тупо переспросил Смык, держа в руке легкий туристский топорик с потемневшим березовым топорищем.

– Пассатижи, – перевел блондин. – Только не говори, что их у тебя нет. Полезнейшая вещь на все случаи жизни.

Смык послушно сунул топорик под мышку и развернул брезентовый патронташ с инструментами, в одной из ячеек которого у него хранились отличные плоскогубцы из нержавеющей стали с удобными пластмассовыми ручками.

А потом начался кошмар, при одном воспоминании о котором Смык начинал чувствовать, что вот-вот потеряет сознание. Всю жизнь он считал себя крутым парнем и лез из кожи вон, стараясь доказать это окружающим. Ему уже приходилось иметь дело с трупами, и прежде он без труда преодолевал естественное отвращение, возникавшее у него всякий раз, когда приходилось дотрагиваться до этих кусков холодного мяса, когда-то бывших живыми людьми. Мертвый – он и есть мертвый. Кантовать его противно, но не более того; так считал Смык до вчерашнего дня, когда ему пришлось очень близко пообщаться с мертвецом. Пожалуй, даже чересчур близко…