Конечно, за красивые глаза ему этого не позволят. Но если б только разрешили начать, он бы наладил выпуск каких-нибудь бытовых изделий. Например, недорогих кастрюль с непригорающим покрытием. И между делом продолжал бы свои опыты.

Пока ему не удалось никого убедить. Повторялась история с петербургским военно-морским министерством — никто не воспринимал его всерьез. Каждый раз для этого имелась веская причина. Тогда он был зеленым юнцом, теперь — беженцем.

В одно из воскресений, когда расстроенный Лаврухин повалился вечером на убогую кровать, в дверь постучали. Явился Арсен со шкаликом шнапса.

— Русской водки не достал, на коньяк денег не хватило, — объяснил он.

— Есть повод?

Лаврухину хотелось хоть какого-нибудь просвета. Пусть не в его жизни, так хотя бы у друзей — у Арсена и Манушак.

— Не спрашивай. Чтоб не сглазить. Ведь так у русских говорят? Случилась важная вещь, но главное еще впереди.

— Пойду спрошу у хозяйки стакан. У меня здесь только один. Арсен быстро захмелел и негромко затянул длинную тоскливую песню.

«Радостный все-таки, повод или нет? — подумал Сергей. — Главное, чтоб с Манушак все было в порядке».

Закончив петь, Арсен вдруг вытащил из кармана револьвер, проверил патроны в барабане..

— Купил оружие?

С момента эвакуации из Крыма Лаврухин думал об оружии только в связи с самоубийством. Поэтому сейчас он с тревогой взглянул в карие глаза.

— Да он давно уже при мне. Я наконец выследил Талаата. Знал, что он здесь, в Берлине, скрывается под чужим именем. Вчера я выяснил насчет дома на Гарденбергштрассе, а сегодня был свободный день, и я его увидел. Их было трое, шли со стороны зоосада и разговаривали по-турецки. Один сильно смахивал на Талаата, у меня есть три фотографии из газет. Первая после его назначения министром внутренних дел, на второй он уже великий визирь. Сейчас он, правда, похудел… Когда турки прощались возле ограды, один из спутников поцеловал ему руку и назвал пашой.

Лаврухин уже слышал про Талаат-пашу, которого армяне заодно с Энвером считали главным организатором геноцида. Уже через год после войны судебный процесс, организованный в Стамбуле по требованию союзников, заочно приговорил ведущих деятелей партии «Иттихад» к смертной казни за резню и депортацию мирных граждан.

— Завтра я не выйду на работу.

— Хочешь застрелить его?

— Если меня арестуют, позаботься о Манушак.

— Само собой.

— Даже в Талаата не просто выстрелить. Если б не война, я бы так и остался врачом до конца дней — лечил от малярии, лихорадки, вправлял вывихи.

— Главное, взвесь все до конца.

— Давно взвесил. Это было еще в восемнадцатом, после турецкой капитуляции. Я вернулся в родные места, и мы нашли дом, куда турки согнали женщин с детьми. Законопатили все щели и подожгли внутри сырую солому. Дом был большой, каменный, он не загорелся. Люди задохнулись от дыма. Трупы быстро истлели, гораздо быстрей, чем одежда. Представляешь череп, повязанный цветным платком, череп со здоровыми молодыми зубами? А рядом другой — с длинной косой на затылке.

…Приехав молодым в Петербург, Лаврухин много слышал о террористах-эсерах. Однажды даже видел кровь на тротуаре, откуда увезли раненого градоначальника. Сергей понимал, что не все ладно на пирамиде российской власти. Но преступление для него оставалось преступлением, убийство — убийством.

Теперь он вдруг понял, что нельзя мазать всех террористов одной черной краской. Иногда преступления осуждаются лишь для очистки совести. Ни в одной из цивилизованных стран полиция не берет на себя заботы разыскать осужденных. Сейчас Европа хочет поскорей забыть ужасы войны, подвести черту под прошлым.

— Чем я могу помочь? — спросил Лаврухин. — У паши есть охрана? Охрану я готов взять на себя.

— Нет, ты останешься с Манушак. Нельзя, чтобы арестовали нас обоих.

Арсен убил бывшего великого визиря выстрелом в голову. Выпущенная в упор пуля пробила ее навылет. Убийцу схватили здесь же, на улице, и отвели в полицейский участок. Через месяц начался процесс. Лаврухин присутствовал на его заседаниях вместе с Манушак и был несказанно рад, что девочка плохо понимает по-немецки. Защита привлекла свидетелей-очевидцев — некоторые выступали лично, письменные показания других зачитывались вслух. Германия была союзником Оттоманской империи, и граждане Германии — консулы, военные инструктора, медсестры — единственные из европейцев оказались свидетелями происходившего.

Большинство присяжных понятия не имели о зверствах в горных вилайетах и пустынях Месопотамии, где депортированные умирали от голода и жажды в лагерях под палящим солнцем. Лаврухин готовился к худшему, но в глубине души надеялся на мягкий приговор. Действительность превзошла его ожидания — вердикт оказался оправдательным.

Возможно, присяжные испытали чувство вины за свою страну, которая не помешала истреблению христианского народа, продолжая всю войну оказывать туркам военную и денежную помощь. Возможно, сработала тактика адвоката — он пытался представить Арсена человеком невменяемым из-за пережитых потрясений. В любом случае бывший врач был освобожден прямо в зале суда.

Однако ему выставили одно условие: выехать из страны. Теперь Арсен вместе с приемной дочерью собирался в Америку первым рейсом из Бремена на пассажирском пароходе «Фридрих Великий».

Лаврухин провожал их в дорогу. Стоя на пристани, наблюдал, как они поднимаются на борт по трапу вместе с нескончаемым потоком других пассажиров. На судно было перекинуто два трапа — для пассажиров первого класса и для всех остальных.

Даже на самые дешевые билеты через Атлантику двум потерявшим родину людям не хватило бы денег. Лаврухин выгреб у себя все, даже мелочь из карманов. Бывший врач не хотел брать из гордости, но Сергей убедил, что это деньги за револьвер — он хочет купить у Арсена оружие.

Полиции не удалось приобщить к делу это важное вещественное доказательство. Выстрелив в бывшего визиря, Арсен сразу же выбросил револьвер в кусты. Лаврухин наблюдал за происходящим со стороны на случай, если при паше окажется охрана. Он забрал улику до появления полицейских ищеек.

Пароход казался огромным и элегантным со своими четырьмя трубами, корпусом, окрашенным в черный цвет, и белыми палубными строениями. Лаврухин, любивший море и корабли безответной любовью, не мог не оценить его красоту. Тогда он еще не знал, что сам однажды окажется на борту.

С высокого борта махали, прощаясь, крошечные фигурки — трудно было разобрать два знакомых лица. Возможно, это прощание навсегда. Вряд ли ему когда-нибудь суждено увидеться с двумя друзьями по несчастью, такими же беженцами, как и он сам.

Послышался низкий гудок, корабль отдал швартовы. Между отвесным бортом и берегом медленно расширялась полоска зеленой воды с радужными пятнами. Лаврухин еще долго стоял на пристани, слушая крики чаек и занятых на разгрузке стропальщиков.

Пора возвращаться в Берлин, чтобы утром вовремя успеть на работу. В кармане револьвер, только одна пуля потрачена из барабана. Почему бы не пойти по стопам Арсена, не пробраться в Россию, не подкараулить одного из большевистских вождей?

Не так все просто. Родина тяжело больна, такими акциями ее не излечить. В России еще осталось достаточно «бывших» — сельских священников, чиновников, мелких предпринимателей, профессоров. На такое покушение власти ответят «красным террором», как бывало уже не раз. Пострадают ни в чем не повинные люди. Нужно ждать — пути господни неисповедимы. Нужно довести до конца свою миссию, получить окончательный рецепт новой русской стали. Стали, которая сделает Родину непобедимой.