Будучи командиром взыскательным до придирчивости, Горбатов старался обойтись без взысканий. Сверчевский не сразу уловил это. Велика беда: на гауптвахте два красноармейца. А командир полка не в себе. Будто сам отбывает арест.

Не выдержав, Александр Васильевич однажды сказал, что материя это тонкая; нет ничего проще взыскания: и нарушитель наказан, и прочим назидание. Причина нарушения, однако, осталась, о ней в праведном гневе позабыли.

Коль так, страх наказания от новых дурных поступков не удержит… Истинная справедливость — когда докапываешься до корней, стараешься их устранить. Все же наказывая, не унижай человека, береги его достоинство.

Горбатов это умел, Сверчевский этому учился.

После очередного ЧП — не без того, конечно, — они вдвоем долго, до деталей разбирали случившееся.

— Я чувствую… — рассуждал Сверчевский.

— Ох, не доверяйте, не доверяйте интуиции, подведет, стерва.

Горбатов припомнил случай — давний, чего ради держать такое в памяти? Однако держит.

Во времена гражданской войны в бригаде Горбатова командиром разведки был некий Виноградов, окончивший до революции Гатчинское военное училище. Служил исправно, однако почему–то вызывал у комбрига недоверие. Почему? Бог ведает. Может, из–за офицерского прошлого? Или — рыжеволосый, хромой? Интуиция — дама капризная.

Как–то при отступлении Горбатов с пятью всадниками последним оставлял село. По дороге нагнал хромавшего с чемоданом Виноградова. Сразу заподозрил: хочет перейти к неприятелю, ну и шут с ним, одним гадом меньше.

На следующей ночевке выяснилось: Виноградов проспал, не поспел со всеми и торопился, догоняя часть. А он, Горбатов, с ходу приписал измену, не помог, даже чемодан у хромого не прихватил.

Потом стыд донимал, избегал встреч с Виноградовым, хотя работали вместе до двадцать третьего года, пока Виноградова не арестовали по обвинению в шпионаже.

У Горбатова снова пробудилось торжествующее недоверие: не зря испытывал предубеждение!

Спустя пять месяцев разобрались: ошибка, ЧК действительно разыскивала Виноградова. Но другого. К счастью, все выяснилось.

— А вы, Карл Карлович, «я чувствую»…

У Горбатова своя память на дурное и хорошее. О его подвигах в гражданскую войну поныне пишет газета под рубрикой «Наши краснознаменцы», он же терзается из–за какой–то ошибки…

Работать Сверчевскому под началом Горбатова было непросто и поучительно. Шло второе десятилетие его армейской службы, и он убедился: почти у каждого командира среди многих начальников есть такой, одно слово которого перетягивает десятки слов, произнесенных другими.

Горбатов не скрывал восхищения командующим округом Ионой Эммануиловичем Якиром. Не было в этом ни умиления, ни, тем паче, подобострастия, снизу вверх он на него не взирал. Но приглядывался зорко, чутко прислушивался.

Когда в Старо–Константинов наезжал Якир, молодой, подвижный, дружелюбно открытый (Сверчевский удивился: более всего почитаемые им военачальники — Фрунзе, Тухачевский, Эйдеман, Якир — впрямь так красивы, привлекательны, или ему кажется, потому что симпатизирует им?), никакой шумихи, никаких церемоний. Командующий деловито обходил учебные классы, конюшни, не боялся запачкать коверкотовую гимнастерку, преодолевая полосу заграждений. Свободно, изящно решал на карте, на ящике с песком или в поле оперативно–тактические задачи, не рисуясь, не беспокоясь об эффекте. Его занимало лишь существо — внятна ли каждому мысль, считает ли каждый верным его решение или принимает как ниспосланное начальством: «командующий сказал, командующий приказал…»

При первом же посещении Якиром 7‑го кавполка Сверчевский убедился: не только Горбатов дорожит мнением командующего, но и тот полон внимания к Горбатову.

На следующий день Якир собрал в красном уголке комсостав.

— Каждому десять минут. Согласны? — Он достал из кармана диагоналевых галифе массивные часы на ремешке. — Начинает комполка, потом командиры эскадронов. Завершаем начштаба товарищ Сверчевский и я. Тоже по десять минут… Александр Васильевич, пожалуйста…

Сверчевский нервно чиркал в блокноте. Но, выступая, держался спокойно и кончил не без подъема:

— Победа на поле боя закладывается на учебном поле. Войска делают в военное время то, к чему привыкли в мирное.

Якир подхватил, улыбнувшись:

— Мольтке добавлял к этому бесспорному изречению: «Только в десять раз хуже». Прошу иметь в виду, так сказать, коэффициент Мольтке…

Сверчевский удостоверился: Якир, подобно покойному Фрунзе, здравствующим Тухачевскому, Триандафиллову, исходил из перспективы войны с сильным противником. Высоко ценя уроки гражданской войны, они полагали, что предстоящие сражения не сведутся к повторению прошлых. Следует предугадывать, досконально изучать тактику и структуру зарубежных армий.

Сверчевский, вспоминая, как на уроке тактики в двадцать четвертом году он бездумно предложил кавалерийскую атаку с ходу, поныне испытывал стыд за свою козьмакрючковскую прыть. Было эдакое легкое кружение головы: перед красным клинком никому не устоять. Подобные воззрения, они порой удерживались в войсках, освобождали от необходимости учиться, осваивать технику.

Сверчевский приказал снять стенгазету с броской шапкой: «Нам враг нипочем!» Собрал бойцов эскадрона, терпеливо разъясняя, что враг всегда «почем», победа не дается даром. Плата тем выше, чем пренебрежительнее оценивается противник.

Он говорил об этом с полной убежденностью, опасаясь лишь вопроса: кто же именно неприятель в грядущих битвах? Боялся потому, что не имел достаточно ясного ответа.

…В апреле 1928 года Сверчевского вызвали в штаб Украинского военного округа, вели с ним долгие переговоры, касались и прошлого, и академии, и иностранных языков. Такие беседы чреваты перемещением. А ему менее всего хотелось расставаться с полком, с Горбатовым.

Вскоре последовал приказ об откомандировании в Смоленск, в штаб Белорусского военного округа.

— Все ходим под богом и под начальством, — утешал Горбатов. — Поверьте, я не желал бы другого начальника штаба.

По традиции накануне отбытия надо закатить прощальную вечеринку. Но ни с кем, кроме Александра Васильевича, Сверчевский не успел сблизиться. Столовался в полку вместе с командирами–холостякамп, хозяйства не вел.

Видя, что Сверчевский растерянно ищет выход, Горбатов предложил:

— Не возражаете, Карл Карлович, посидим у меня, чайком побалуемся? Я не бражничаю, табака не курю, в картишки не играю. Для веселого застолья ценности не представляю….

Они пили крепкий, душистый чай, ели домашние ватрушки, пытаясь угадать, что ждет каждого впереди.

— Гадание на кофейной гуще. Ждешь одного, ан тебя подкарауливает другое… Потому, небось, наш брат охоч до воспоминаний.

Горбатов задумался, забыл про чай.

— Давно хочу тебе рассказать, Карл…

Впервые назвал по имени и на «ты».

Случай имел восьмилетнюю давность, относился к двадцатому году, к войне с Польшей. Однако не только не забылся — не давал покоя, как застарелая рана.

К Горбатову привели молодого поляка, который уверял, будто он крестьянин, всю жизнь прожил в здешних краях, в лесу ищет корову. Но не мог назвать ни одного из окружающих сел. Желая его припугнуть, Горбатов бросил конвоиру: «Расстрелять!» В это время его вызвали по делу, и лишь через несколько минут он вспомнил о задержанном. Зная исполнительность конников–башкир, испугался, как бы действительно не расстреляли поляка. Тут прозвучали выстрелы, Горбатову доложили: «Шпион расстрелян».

На девяносто девять процентов это был шпион. Не хватало единственного.

— Нехватку эту ощущаю поныне и буду ощущать до последнего дня.

— Значит, в таких делах надо иметь стопроцентную уверенность? — призадумался Сверчевский. — Даже при самой сложной обстановке?

— При любой.

В годы Великой Отечественной войны А. В. Горбатов командовал дивизией, потом — армией. С волнением следил Сверчевский по приказам Верховного Главнокомандующего за продвижением войск Горбатова. Вначале из далекого Ачинска, потом в Польше, надеясь на встречу, особенно под Варшавой, когда Горбатов командовал 3‑й армией. И все не случалось.