Почему его остановили этот дом, пемая очередь перед запертой дверью? Не так ли выглядит человеческая беда, становясь обыденной? Беда, которая заставляет ни свет ни заря подниматься и брести темными Новолипками, под железно–ритмичный стук колес ехать в переполненном поезде, спать в душном, пропахшем потным бельем и угаром бараке под Казанью, ютиться в ободранной квартиренке на московской окраине… Многоликая беда с тоскливо–однообразными чертами, темным платком, надвинутым на глаза. Как давно связала она его с этими людьми! Привела сюда, в Мадрид. Заставляет отрешенно сидеть в машине под недоуменными взглядами адъютанта и шофера, — генерал, который вечно спешит и подхлестывает других, ни с того ни с сего откинулся на сиденье.

Ни одна из женщин не оглянулась на машину, которую Хосе тщеславно украсил флажком командира бригады. Они нисколечко не похожи на оперных Кармен. Истерзаны годами давней нужды и месяцами войны — бомбами, артобстрелом, холодом, смертью, незримо пристроившейся к каждой мадридской очереди, каждой семье.

В сущности, он их почти не знает. Торжественные встречи, митинги, делегации с подарками… Под Хаэном с группой командиров заглянул в кабачок. С потолка свешивались гирлянды желтых и фиолетовых луковиц, красные стручки перца. Хромой старик в высокой овчинной шапке, угадав в нем главного, протянул цкантимплору: глиняную флягу с двумя горлышками, широким и узким. Ее надо наклонить над головой так, чтоб струя из узкого горла попадала в раскрытый рот. Редко кому удается с первого захода. И тогда — всеобщий хохот. Вальтер был уверен — удастся. На людях ему многое удается.

Он откинул голову — и ни капли мимо рта. Хромой старик восхищенно швырнул шапку об пол.

— Настоящий мужчина!

Старик говорил своим приятелям что–то, вероятно, лестное для Вальтера, судя по ухмылкам, не совсем пристойное… Поговаривают, будто Долорес Ибаррури остановила панику, презрительно кинув удиравшим бойцам: «Вы — не мужчины!»

Когда Вальтер вернул цкантимплору, Дюбуа–Доманьский, безучастно следивший за сценкой, улыбнулся.

— Вы, мой генерал, умеете снискать популярность.

— Это входит в круг моих служебных обязанностей.

Дюбуа–Доманьский говорил с ним по–польски, но обращался, как во французской армии: «мой генерал».

В этом обращении, в переходе с французского на польский содержалась, пожалуй, мимолетная ирония. Небольшая доза дружественной, вполне допустимой, когда дело не касалось службы. Сейчас ирония относилась к легкости, с какой Вальтер завоевывал незнакомых людей.

Его имя набирало известность. Корреспондент–очевидец расписал, как генерал Вальтер с криком «Длинным коли!» шел под Лопера в штыковую. (Не ходил он, и вообще до штыковой не дошло. «Длинным коли!» — это с занятий в Альбасете.)

…Мадридские женщины из очереди не оглядывались на него.

Зачастую чувствуешь себя одиноким, как перст. Не в том ли загвоздка, что о самом главном, переживаемом сегодня на углу мадридской улицы, говорить не заведено?

Через сорок минут он встретится с Горевым. Комбриг будет косить глаза на часы: на счету каждая минута. Быть советским военным атташе в нынешней Испании — должность из сложнейших на земле.

Вальтер с неприязнью глянул на светлеющее небо.

До Горева следовало в штабе Мадридского фронта повидаться с Ортегой или майором Матальяна. Они — парни с головой, растолкуют, кому он в конце концов подчинен, чьи приказы выполнять, когда один противоречит другому.

Под Кордовой временами казалось, будто он воюет в одиночку, никого не заботит его «Марсельеза». Тут, под Мадридом, куда бригада прибыла 11 января 1937 года, а утром 12‑го, начав наступление на Лас Розас, захватила первую траншею, еще больше давали себя знать неполадки военной машины. Машина не отлажена, ее лихорадит. Сырой туман, застилая Мадрид, избавляет от франкистской авиации. Но и республиканцам несподручно наступать в молочной дымке.

Штаб Мадридского фронта обжил добротное подземелье. В толстостенных сейфах, где теперь держат штабные бумаги, недавно хранились валютные запасы банка и министерства финансов.

…Едва вспыхнул мятеж, сподвижник Франко генерал Мола устремился на Мадрид с севера. Однако натолкнулся на отпор в горных теснинах Гвадаррамы. Народная милиция, отряды рабочих отбили натиск, укрепившись на гвадаррамских кряжах. Тогда мятежники сосредоточили усилия в Эстремадуре, обеспечив для нового наступления на Мадрид — теперь уже с запада — бесперебойно снабжаемый тыл — «нейтральную» Португалию. Франкистские армии, действовавшие на юге и севере страны, сомкну–лись, обрели выгодный плацдарм для рывка на столицу. И теперь наступают на открытой, слабо всхолмленной местности в долине реки Тахо. 4 сентября Талавера — западные ворота Мадрида — нала, мосты через Тахо остались невзорванными.

Республиканское командование не контролировало обстановку в этом районе, генеральный штаб не существовал, фактически фронт не управлялся.

Однако потеря Талаверы кое–чему научит. В тот же день, 4 сентября, правительство Хираля, где главные посты занимали буржуазные левореспубликанцы, подало в отставку, уступив место правительству Лярго Кабальеро с участием социалистов (основные портфели), коммунистов, левореспубликанцев, представителей каталонских и басских национальных партий. Лярго Кабальеро провозгласил: «Новое правительство — это правительство победы».

Численность республиканских войск к востоку от Талаверы увеличилась. Но не хватало командиров, техники, резервов…

Как неоднократно и в дальнейшем объективным трудностям сопутствовали субъективные просчеты, самообольщение, нерешительность, порой — саботаж и измена…

27 сентября мятежники овладели Толедо, куда богатые мадридцы ездили развлечься, погулять на берегу Тахо — каких–нибудь семьдесят километров.

Франко перенес в Толедо свой штаб. Эшелоны подбрасывали германское и итальянское снаряжение. В конюшне перебирал ногами белый конь, на котором предстояло въехать в столицу…

Война властно потребовала от республики создания единой, централизованной армии. Началось комплектование регулярных бригад, со скрипом преодолевалась штабная неразбериха. Опора Лярго Кабальеро, командующий Центральным фронтом Асенсио ставил палки в колеса, выдвигал собственные прожекты.

16 октября Кабальеро подписал декрет об учреждении в армии института военных комиссаров.

Наступала пора разумных решений. Но они не всегда осуществлялись.

Был скрупулезно разработан план строительства трех укрепленных поясов вокруг Мадрида. Он так и остался на бумаге. К работам приступили позже и по другому плану.

15 октября армия мятежников «Тахо» прорвала оборону и по равнине двинулась вперед, к Мадриду.

Генерал Асенсио заявил правительству: учитывая явное превосходство неприятеля, продолжать борьбу бессмысленно.

Однако войска отбивались, бросались в контратаки.

31 октября бои завязались у самого Мадрида.

У республиканцев отсутствуют резервы. Еще бы несколько дней, и закончилось бы формирование пяти испанских и двух интернациональных бригад. Но где их взягь, эти дни?

Хетафе, южный пригород столицы, уже у мятежников.

Правительство Лярго Кабальеро покидает Мадрид, за ним — военное министерство и штаб Центрального фронта…

Однако растерянность и паника сменяются порядком и исступленной решимостью. Компартия принимает на себя ответственность за защиту Мадрида.

Мятежный генерал Мола обещает, вступив в Мадрид, обратиться к миру с самой короткой речью: «Я — здесь». Сражающийся Мадрид объявляет: «Но пасаран!» («Они не пройдут!»)

   7 ноября самоуверенное продвижение франкистов застопорилось. Им удалось зацепиться лишь за опушку пригородного парка Kaca дель Кампо, на юге захватить Карабанчель Бахо.

Тем временем подтягиваются республиканские бригады и трехтысячная колонна анархистов из Каталонии. В бой вступает 1‑я (11‑я), 2‑я (12‑я) интернациональные бригады.

Лобовой штурм Мадрида потерпел крах, франкисты выдохлись. Республиканское командование укрепляло город, готовило контрудар.