Развернулись, подняв пыль, танки. Передний подбит, крутится в песке, сорвалась гусеница. Откинув люк, выскакивает танкист. Срывает шлем, пытаясь сбить пламя с промасленного комбинезона.

Валится на песок, черные губы слабеют: «Братики, братики, братики!..»

В штабе 5‑го корпуса Вальтер застает Штерна и Горева. Командарм освоился в испанском мундире, с маузером в деревянной колодке.

Вальтер доложил Штерну о дивизии, задействованной бригадами, батальонами, ротами. Записал замечания и теперь покуривал в углу, дожидаясь Модесто, в полслуха прислушиваясь к разговору Горева и Штерна. Они не стеснялись в спокойной уверенности: никто, кроме комдива 35‑й, по–русски не понимает. Испанский офицер спит, положив голову на стол между пустой тарелкой и полевым телефоном.

Для штаба корпуса использованы выложенные кирпичом подвалы нескольких домов. Они соединены траншеями, внутри поделены дощатыми переборками, снаружи прикрыты каменным парапетом. Подвалы и парапет защищают от осколков. Но не от духоты. Штерн вытирал мокрым платком лоб. Воспитанный в армейских правилах, по которым дисциплина начинается с внешнего вида, и в мыслях не держал расстегнуть мундир.

Главного советника в общем удовлетворяла первая стадия Брунетского сражения. Франко снял с Севера всю авиацию, не менее двух десятков артиллерийских батарей, около тридцати батальонов отборного корпуса «Наварро».

Горев скептически соглашался: снял, перебросил.

А проку?

— Север получит передышку.

— Передышка не прибавит техники. Чего стоит пресловутый «железный пояс» [48]… По неуточненным данным, Гитлер гонит самолеты через воздушное пространство Франции. Заправляются в Германии, садятся в Испании.

— Вы односторонни, Владимир Ефимович.

— Через месяц стукнет год, как я сюда прибыл.

— В Москве отдают должное.

— Гран мерси. Если б я повторял за другими всякие «вуаля»…

— Легче на поворотах, товарищ Горев.

— Прошу извинить. Я существо экстерриториальное. Служба научила скептицизму.

Не впервой Вальтер наблюдал, как Горев демонстрирует свою независимость. Он не скрывал пренебрежения к Куперу, на совещании в Мадриде, слушая речь Марти, разжег трубку и вышел покурить. Что за этим?

Вопреки обыкновению, сегодня атташе горячился.

— Брунетская операция в конечном счете сковывающая. А на весы брошено все.

Командарм сохранял невозмутимость.

— Сие от нас не зависит. Чтобы постичь характер Брунетской операции, нет нужды целый год загорать под испанским небом.

Авторитетом человека, занимающего более высокий пост, информированного, он осаживал собеседника. Тем более что Горев Америки не открыл. Почти все что ему и самому известно. Но он вызывал атташе на откровенность; долгий армейский опыт научил его прислушиваться не только к тем, кто поддакивает. Штерн был достаточно уверен в себе, чтобы ценить и чужой ершистый ум.

Тонкостей таких Вальтер, естественно, не улавливал. Он не сомневался: Горев самолюбив. Что с того? Лучше многих ориентируется в испанской ситуации, точен в анализе, заглядывает дальше.

— На данном этапе, товарищ командарм, — в отличие от других советских командиров он обращался к Штерну только по званию, — меня беспокоят два обстоятельства. Ближайшее — под Брунете. Фронт вытягивается пузырем, мешком. Горловина от десяти до двенадцати километров. Франко попытается перерезать.

— В этой связи я и прибыл к Модесто, этим занимается Генштаб.

— Занимается ли он Арагонским фронтом? Покончив на Севере, Франко обрушится на Арагон.

От предсказания Горева, не вызвавшего возражений Штерна, потная рубашка на спине Вальтера мигом высохла. Он не подал виду. У него своих забот полон рот, раздерганная на батальоны дивизия дерется в сорока — пятидесятиградусном пекле. Обмелели ручьи, воду подвозят ночью на ослах и автомашинах. Люди измотаны, в рукопашной с марокканцами дошло до кинжалов. Трофейные полуавтоматические винтовки отказывают, едва в затвор попадают песчинки. Он не может, не смеет думать о Сантандере, Арагоне…

Каждый день на Вальтера обрушивались новости. Потеряна связь с батальонами. Восстановлена. Опять нарушена. В роковые моменты офицер связи Владислав Бутковский пробирался через кордоны, доставлял приказы, приносил донесения.

Левее, под Романиолос, сражалась бригада «Домбровского», где у Бундовского оказалось полно приятелей. Ему в первую очередь Вальтер был обязан постоянной информацией о домбровчаках.

Вальтер не упускал из виду обособленно действовавшую 108‑ю бригаду. 11 июля в 12 часов 50 минут он занес в дневник [49]: «Командир 2‑го батальона 108‑й бригады погиб, и уже нет командиров батальонов, — осталось по три офицера в каждом». Назавтра: «Командир 32‑й бригады докладывает, что саперы не могут строить укреплепия в связи с отсутствием материалов» (мин и колючей проволоки).

Эту нехватку, как и многие другие, вызывали перебои в снабжении. Ни легковой, ни грузовой машине не проскочить днем. В блеклом небе над пустыми дорогами барражировали немецкие и итальянские самолеты.

Все чаще дневниковые записи о бомбежках, все больше о фортификационных укреплениях. («На участке 11‑й интербригады выполнены следующие работы: 190 м проволочных заграждений, 50 м противотанковый ров и 70 м траншей».)

Атаки сменялись контратаками. После каждой в песчаных воронках хоронили убитых. Раненых оттаскивали на одеялах.

На место раненого начальника артиллерии Агарда заступил Вальтер Роман [50], остававшийся, несмотря на болезнь, в строю.

Когда брунетским вечером с докладом явился заместитель Доманьского Лен Кроум, Вальтер насторожился.

— Где начальник медслужбы? Ранен?

— Мягкие ткани…

Не отрывая пера, Вальтер написал:

«С получением настоящего приказываю отбыть в Мадрид, в госпиталь в отеле «Палас». Приказ подлежит немедленному исполнению. Дивизия — не дискуссионный клуб на Монпарнасе. Обязанности начмеда возлагаю на т. Леп Кроума.

Крепко обнимаю

В.

Р. S. Через полтора часа позвоню начальнику госпиталя и проверю».

— Есть какие–нибудь вопросы?

Леп Кроум осваивал русский язык по самоучителю. Изъяснялся с грехом пополам. Однако у него и у коллег имелся вопрос, не разрешив который он не считал допустимым вступить в должность исполняющего обязанности начальника медико–санитарной службы. Смысл мучительно составленного вопроса примерно таков: врачей мало, раненых много; не правильнее ли спасать тех, у кого есть шансы выжить и не терять времени, медикаментов на безнадежных.

Ответ Вальтера, если убрать выражения, не принятые в печати, сводился к следующему: генерал не подозревал, что среди врачей есть людоеды. Но сумеет вылечить от людоедства — отправит на передовую, и, когда ранят, пусть размышляют — безнадежно ли положение и целесообразно ли лечить?..

Сколько ни клал Франко свою пехоту и марокканскую конницу — не перерезал горловину Брунетского мешка, не окружил республиканские части. Теперь он обрушивается на Врунете свежими бригадами. Предельно вымотанная — дневная жара настолько истомляла людей, что они не засыпали ночью, — 11‑я дивизия начинает отход.

Прикрывая пролом, Модесто бросает в контратаки последние резервы. Вальтер собирает остатки, подчищает тыловые подразделения, задерживает и посылает на передовую отступающих бойцов соседних дивизий.

Без снисхождения пишет о собственных промахах и чужих. Когда начальник штаба 11‑й дивизии подыскивает оправдание паникерам, Вальтер отметает его доводы: «Это неправда».

   26  июля неприятель обрушился на Вильянуэва де ля Каньяда, положение достигло кризисной точки, но 11‑я интербригада, поддержанная несколькими танками, отбила натиск.

Это был последний бой 35‑й дивизии под Врунете. Ночью наступила смена частей.

Мимо Вальтера, привалившегося к дереву, не замечая его и невидимые им, брели люди. Опираясь на палки, еле передвигая ноги. Не нарушая спустившейся на Брунето тишины.